Ревизор Империи

Измеров Олег Васильевич

— Итак, — сказал Ленин, снова принимаясь за борьбу с сорняками, — первое из явлений, изменивших ваш мир — революционное изменение самого характера производительных сил, появление фордизма. Что такое фордизм? Это массовое производство, основанное на электрификации всего фабричного оборудования и разделении человеческого труда на простейшие, атомистические операции, благодаря чему производительность труда может быть повышена в десятки раз. Таким образом, рабочий может произвести гораздо больше товаров, чем нужно классу буржуазии. Возникает вопрос: кто будет покупать это изобилие товаров? Ответ на это дал Генри Форд. Если раньше, при Марксе и Энгельсе, рабочий класс трудился, чтобы обеспечить все большее потребление буржуазного меньшинства, то Форд предложил новую экономическую модель: авто, произведенные рабочими, должны покупать сами рабочие, благо возросшая производительность труда позволяет платить им столько, чтобы они смогли купить авто. То — есть, сама логика развития производительных сил толкает капитализм к социализму, заставляет самих частных собственников допускать элементы социализма. Понимаете?

— Да.

Это мне в четвертой реальности объясняли. В Союзе девяносто восьмого.

— Отлично. Но воля отдельных представителей буржуазии еще не могла привести к изменению всей политической системы. Потребовалось, чтобы рыночная экономика перестала работать, чтобы рынки и финансовая система были разрушены в результате мировой войны и кризиса, который у вас называют Великой Депрессией. Это — вторая предпосылка. Ну, и, наконец, третья предпосылка — это то, что часть чиновничества и буржуазной интеллигенции осознала себя самостоятельным классом и выработала свои политические платформы. При этом влияние буржуазии и пролетариата на ход истории ослабевает. Рабочий класс, который находится на переходной стадии от класса голодных и рабов, к классу зажиточных рабов с гигиеничными цепями и ошейниками, теряет ориентиры, и его захлестывает мелкособственническая психология, а буржуазия, напуганная революционной волной, готова отдать свое господство первому встречному за гарантию сохранения капиталов. В раннем СССР политическое течение третьего класса представляло собой сталинизм, в Европе — разновидности фашизма, в Америке — то, что называется "новым курсом".

— То — есть, вы хотите сказать, что сталинизм и фашизм одно и то же?

— Ни в коем случае! Сущность фашизма — это корпоративное государство. Государство, в котором разные классы, разные сословия объединяются на принципах, похожих на принципы средневековых гильдий. Помните, вам Альтеншлоссер про ганзейские законы говорил? Это и есть корпоративность. Сталинизм — это государство, построенное в условиях, когда революция разом уничтожила в обществе классовые и сословные перегородки. Фашизм не пытается уничтожить классы и социальные прослойки, он путем государственного насилия пытается задушить борьбу между ними. Для сталинизма такой задачи просто нет, поэтому фактически нет и такого зажима личности, даже тогда, когда в условиях надвигающейся войны общество фактически превращается в казарму. У сталинизма другая задача — быстро превратить страну из аграрной в индустриальную, опираясь во многом на методы государственного насилия, потому что свободный рынок разрушен империалистической войной.

— Хотите сказать — Столыпин решил строить в России именно фашизм? Что революции еще не было, есть частный бизнес?

— Совершенно верно! — воскликнул Владимир Ильич. — У господина Столыпина просто нет выбора. Либеральная политика себя исчерпала, что у вас прекрасно показали Керенский и компания, всего за полгода превратившие империю в бурлящий революционный котел. Совершить пролетарскую революцию, даже просто национализировать банки ему не дадут. Остается только претворять в жизнь учение папы Льва Тринадцатого. Чтобы рабочие и крестьяне проявляли себя, как общественники, в семье, на рабочем месте, в своем квартале, в профкоме и черной сотне. У Сталина-то хоть рабочий до директора или министра дорасти мог. Потом, даже если Столыпин и очень захочет, у него нет возможности провести в России последовательные демократические реформы. К началу двадцатого века в России наступил кризис монархии, которая уже не способна быть основой власти, однако вся государственная система в империи построена, как у вас говорят, под авторитарный режим, а чиновничья элита будет всеми силами пытаться сохранить авторитарное правление если не по сути, то хотя бы по форме. Как показывает ваша история, в этих случаях почти всегда возникали прочные диктатуры, последней из которых в Европе был греческий режим "черных полковников". Помните, сколько он продержался?

— Так что же, тупик выходит? Россию гитлеровский режим ждет?

— Ну, с этим вы немного перегибаете. Жестокость гитлеровского нацизма все-таки предопределили три вещи: ожесточение народа вследствие империалистической бойни, национальное унижение немцев в результате Версальского договора, ну и, наконец, то, что озлобленный немецкий обыватель педантично довел идею корпоративного государства до идеи уничтожить все остальны нации, чтобы не мешали. В России, в отличие от государств Европы, народы, вошедшие в состав империи, не истребляли, а национальное угнетение лишь представляло собой форму угнетения классового. Так что фюрер из господина Столыпина не выйдет, и диктатура у него выйдет как бы недостроенной. За неименением католических традиций, это государство будет использовать положительный опыт помещичьей России, опыт господ Мальцовых и Тенишевых. То, что вы увидели в Бежице, и есть образцовое место будущей столыпинской державы.

— Мне там повезло. Попал в струю.

— Благодаря, заметьте, советской власти, которая дала вам бесплатно университетское образование и не позволила к пятидесяти годам превратиться на заводской каторге в немощного инвалида. Но вернемся к нашей гипотезе. Вторая мировая война приводит к ревизии корпоративного государства. Прежде всего, эта ревизия означает освобождение от националистических крайностей, и опять-таки это происходит благодаря существованию Советского союза, который

имеет атомную бомбу, в результате чего начинать следующую мировую войну становится опасным для обеих сторон. Фашистское государство — это корпоративное государство эпохи подготовки к войне, социальное государство, о котором говорил ваш Эрхардт — это корпоративное государство войны холодной. Если в фашистском государстве человек существует для нации, то в новом корпоративном политическая бюрократия провозглашает, что она существует для человека. Государство существует для человека, общественные организации, церковь существуют для человека, этот лозунг "третий класс" крадет у коммунистов для того, чтобы закрепить свое господствующее положение, не прибегая к прямому насилию в таких масштабах, как раньше, потому что масштабы насилия уже не могут быть оправданы жизненными интересами нации. То, что было раньше, политики обзывают тоталитаризмом и всячески клеймят — это позволяет откреститься от той крови, которой стоило построение рая. Теперь они говорят народу, что государство не должно подчинить себе все общество, а просто отдельные лица, общественные институты, не могут без государства справиться с разными социальными проблемами. При этом третий класс преследует и свои интересы, поскольку в фашистском государстве представителей третьего класса чаще подвергают репрессиям за халатность, казнокрадство и взятки. Что, конечно, преступления фашизма не оправдывает.

— Короче говоря, шведский социализм, — вздохнул Виктор. — Жаль, что только не унас.

— Ну, это не социализм, — хитро улыбнулся Ильич. — Не знаю, что там понаписали в ваших учебниках, но социализм — это тот строй, в котором основные средства производства действительно передали в руки народа, а не тот, в котором частного собственника постоянно насилуют, чтобы он и об обществе подумал. А знаете, почему шведский социализм не у увас?

— Ну, потому… не знаю, короче.

— Слушайте. Примерно четверть века новая форма социального государства на Западе в общем всех устраивала. Коммунистические партии теряют влияние или перерождаются в буржуазно — реформистские, новых великих депрессий не случается, рабочий класс Западной Европы живет даже лучше, чем Восточной. Государственное регулирование помогло постепенно восстановить мировой рынок. И вот тогда частный бизнес решает, что, раз рынок восстановлен, то социальное государство сыграло свою роль, и его можно ликвидировать, чтобы убрать все издержки, связанные и с ростом зарплаты рабочим, и с разными социальными благами, которые частный бизнес вынужден оплачивать. Но просто взять и упразднить уже установившийся порядок, как вы понимаете, нельзя из-за той же косности общества. Решающую роль сыграла вторая причина — Советский Союз продолжает обгонять западные страны по темпам роста, в основном по двум причинам: более низкий уровень потребления населения позволяет капитализировать большую долю прибыли, и в СССР выше доля населения, занимающаяся непосредственно производительным трудом. Не нужно столько персонала, который обслуживает продажу и борьбу за сбыт.

— То — есть, вы считаете, что Советский Союз развалился, потому что выигрывал?

— Его развалили, потому что выигрывал. Энергетический кризис семидесятых, на котором Союз откровенно наживается, приводит общественность Запада к мысли, что надо срочно что-то менять. И тут на политическую арену выходит британская премьерша Маргарита Тэтчер, и говорит англичанам: давайте сегодня снизим социальные расходы, наши товары станут дешевле, мы их продадим больше в странах, где высоки социальные издержки, а, следовательно, есть и спрос, получим дополнительные доходы и с них повысим зарплату рабочим, вернув им то, что они потеряли. И в Британии эта дамская уловка срабатывает. Политики других стран начинают кивать на Тэтчер, говоря, что социальное государство неэффективно, и начинают гонку за урезание социальных благ. Но тут получается, как у вашего Мавроди: первые, которые начали свертывать социальное государство, выигрывают, а когда либерализация охватывает весь мир частного бизнеса, то выясняется, что это путь к новому кризису перепроизводства, поскольку стран с высокими социальными издержками больше нет, потребление везде сократилось. Опять-таки этот вопрос решается при социализме, поскольку средства можно направить на развитие производства, но либеральная политика такого регулирования рынка не допускает. Что же делать? Частный бизнес находит очень простой выход: перенести наиболее трудоемкое производство в страны с низким уровнем жизни, со слабо развитой социальной сферой, где, скажем, сборка автомобилей обойдется намного дешевле, чем в Америке или Германии. Но вот загвоздка — в этих странах идет борьба против неоколониализма. Иностранные фирмы национализируют. Что делать?

— Ну, что делать, они в Чили показали. Альенде унасекомили.

— Унасекомить унасекомили, но ведь на штыках нельзя сидеть. И тогда международный частный капитал прибегает к дешевому базарному приему. Есть несколько небольших стран с дешевой рабочей силой — Сингапур, Южная Корея, Тайвань, ну, еще нескольких, куда идут большие капиталовложения. И потом мировой бизнес на эти страны показывает, и говорит "Видите? Эти страны создали условия для свободного вложения капитала, гарантии защиты чужой собственности и произошло экономическое чудо. Пустите в страну иностранный капитал, не пытайтесь строить социальное государство, и к вам придет иностранный капитал и тоже совершит чудо." Хотя те же Южная Корея и Тайвань создали базис для вложений как раз с помощью авторитарного корпоративного государства. Вы ведь сами рассказывали про их пятилетние планы.