Ревность
Шрифт:
Когда? Где? Воспоминания накатывали приступами дурноты, но ухватить их никак не удавалось. Вскоре Розамунда притерпелась к запаху и его власть над ней поубавилась. Начавшие было всплывать воспоминания снова ушли в глубину и пропали.
Должно быть, она задремала, потому что в следующий миг, очнувшись от дьявольски запутанного, суматошного сна, увидела поезд, который только что замер у платформы. В судорожной спешке, с колотящимся после внезапного пробуждения сердцем, Розамунда схватила в охапку вещи, бросилась на платформу и вскочила в поджидавший поезд.
Но вообще-то можно было и не спешить. Не произошло
Наверное, Розамунда — единственный пассажир. Жутковатое ощущение. Немного погодя она встала и прошлась туда-сюда по коридору — посмотреть, есть ли кто в других купе, но они все были пусты. Во всяком случае, в ее вагоне пусты, а топать через весь поезд, только чтобы проверить, есть там кто-нибудь или нет, показалось слишком глупым. Поэтому Розамунда вернулась на прежнее место и уставилась в окно на безлюдную, тускло освещенную платформу, ожидая дальнейших событий. Вероятно, задержка как-то связана с туманом, но это почему-то действует на нервы, особенно когда кругом так тихо. Хоть бы железнодорожники, что ли, пошвыряли чемоданы в свой вагон, поорали бы друг на друга, как это обычно случается на остановках.
Нелепость, конечно, но она почувствовала облегчение, когда все-таки увидела еще одного пассажира. Помахивая чемоданом, он семенил вдоль платформы с предельной скоростью, на какую были способны его коротенькие немолодые ноги. Розамунде стоило огромного труда тут же не начать стучать и радостно махать ему в окно. После отчаянной борьбы с дверью через одну от двери Розамунды — он, очевидно, как раньше она сама, воображал, что поезд вот-вот тронется, — пассажир с натугой открыл купе и ввалился внутрь.
Здесь он, должно быть, пережил сильное разочарование, поскольку поезд остался неподвижным. По-видимому, ему стало так же тоскливо и одиноко, как Розамунде, потому что минуту спустя он появился с того конца коридора, робко заглянул в ее купе, после чего вошел, забился в самый дальний угол и спрятался за газетой.
Розамунда от всего сердца сочувствовала своему молчаливому соседу, соорудившему из газеты баррикаду. Он намеренно выбрал единственное в поезде населенное купе, а затем также намеренно отгородился от всех возможных контактов. Ему явно было нужно то же, что и ей, — успокоиться, зная, что рядом есть люди, но не утруждать себя разговорами. «Какой милый старичок!» — думала Розамунда, хотя единственное, что она видела, — это темные, хорошо отутюженные брюки и пару черных, начищенных башмаков.
Поезд, который все это время словно вежливо дожидался, пока пассажир устроится, теперь с пыхтением и скрежетом дрогнул и начал медленно набирать скорость. И Розамунда прониклась еще большей благодарностью к молчаливому соседу.
Потому что снова вернулся страх. Вернулся со стуком колес… Он нарастал, бился, множился… Розамунда едва не закричала. Каково было бы остаться в пустом поезде один на один с этим страхом — и вообразить такого не осмелишься. Она впилась глазами в пару респектабельных ног, в такие надежные, сверкающие башмаки и ждала, когда пройдет приступ ужаса, как будто это физическая боль.
И
Вскоре поезд снова начал замедлять ход — он добрел до еще одной маленькой сельской станции. И к собственному ужасу, Розамунда увидела, что ее милый старичок складывает газету. Да, вот берет шляпу… перчатки… тянется за чемоданом… Боже милостивый, он выходит!
Розамунда насилу могла поверить в кошмар происходящего. Она готова была рухнуть перед старичком на колени, на грязный, засыпанный окурками пол, и просить, умолять остаться. Но нет; воспитание (пропади оно пропадом!) требовало, чтобы она чинно, с постной физиономией сидела в своем углу и только вежливо улыбалась, когда он, бормоча «Прошу прощения», пробирался мимо нее. Вот он открывает дверь… закрывает ее за собой… мелкими нескладными шажками удаляется и растворяется в тумане.
Одна. Поезд, качнувшись, пустился дальше, и тут же страх внутри нее ожил, стал расти, набирать силу, поднимаясь из желудка к сердцу, заволакивая содрогающийся в смятении разум. Поезд пошел быстрее, скрежеща и громыхая на стыках… исступленно загудел, словно взвыли демоны в аду. И тут Розамунда вспомнила все.
Да, все: вплоть до чудовищного удара по голове, напрочь отшибшего память о том вторнике.
Глава XXIII
Вторник. Тот вторник, когда Розамунду свалил грипп. Середина дня… нет, раньше… Скрип задней двери вывел ее из лихорадочной дремоты.
— Рози! — донесся веселый, хорошо знакомый голос. — Рози, ты дома?
Ох уж эти добрососедские отношения — можно заявиться в дом без предупреждения. Они, впрочем, тоже себе это позволяли. Розамунда запахнула халат и, сжавшись, как загнанный зверь, ждала, что будет дальше. Если не отвечать, может, Линди уйдет?
— Ро-о-зи!
Настойчивый голос был уже у лестницы. Еще немного — и ступеньки заскрипят под проворными ногами. Чем дать застукать себя в постели, лучше уж самой спуститься.
— А, привет! Еще не встала? Или тебе нездоровится, бедняжке?
Линди оглядела ее с головы до ног. Розамунде почудилось, что ее жалостливый тон относится к обоим предположениям: что Розамунда распустеха — день на дворе, а она все в постели валяется; и что она немолодая, квелая тетка, вечно страдающая всякими хворями.
— Нет, что ты! Просто ванну принимала, — соврала Розамунда и почувствовала, как температура в знак протеста подскочила. — Я в порядке.
— Ну и отлично. Я просто хотела попросить — передай, пожалуйста, Джефри, пусть не переживает за мать, сегодня я к ним заеду. Вчера не вышло, и он боялся, что мать расстроится — она ведь так рассчитывает на меня, но в такой туман я просто не смогла.
«Рассчитывает на меня»! Можно подумать, это она невестка! При всей своей болезненной слабости и апатии Розамунда разозлилась.