Револьвер Мегрэ
Шрифт:
— Знаете, если у вас есть желание порасспросить Жоржетту, она будет просто счастлива. Так боится оставаться одна, что будет рада, если ей кто-нибудь составит компанию. — Консьержка подумала и добавила: — Особенно если это будете вы!
Но Мегрэ хотел сначала покончить со списком жильцов и терпеливо проверял одного за другим. На пятом этаже проживал продюсер, его имя встречалось на всех афишных тумбах Парижа. Этажом выше, прямо у него над головой, была квартира режиссера, также очень
— Может быть, вы хотите, чтобы я пошла и предупредила Жоржетту?
— Я должен сначала позвонить по телефону.
Он позвонил на Северный вокзал.
— Говорит Мегрэ из уголовной полиции. Скажите, есть ли поезд на Кале около двенадцати ночи?
Нападение на промышленника на улице Мобеж произошло около половины двенадцатого.
— Есть, в ноль тринадцать.
— Экспресс?
— Да, тот самый, который в пять часов тридцать утра передает почту в Дувр. Он идет без остановок.
— Вы не помните, брал ли билет молодой человек? Он был один…
— Кассиры уже кончили работать и ушли домой.
— Благодарю вас.
Мегрэ позвонил в портовую полицию Кале и сообщил приметы Алена Лагранжа.
— Он вооружен, — добавил Мегрэ на всякий случай.
Затем допил кофе и, не долго раздумывая, сказал:
— Я поднимусь к Жоржетте. Предупредите ее.
На это консьержка ответила с лукавой улыбкой:
— Берегитесь! Она красивая девушка! — И добавила: — И любит красивых мужчин.
Глава пятая,
в которой горничная очень довольна собой, а Мегрэ к шести часам утра — страшно недоволен
У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что-то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.
Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По-видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.
Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.
— Садитесь
Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно-зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.
— Я вас представляла не совсем таким, — призналась она.
— А каким вы меня представляли?
— Не знаю. Вы гораздо лучше.
— Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.
— О моей хозяйке?
— Да.
Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.
— Сколько вам лет?
— Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.
Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.
— Вы его знаете?
— Я его никогда не видела.
— Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?
— Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.
— Почему думают иначе?
— Из-за ее возраста.
— Вы давно у нее служите?
— С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.
— Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?
— Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.
— Вы застали ее прежнюю горничную?
— Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи — все было новое.
Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.
— Вы ее не любите?
— Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.
— Что вы имеете в виду?
— Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.
— Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?
— Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.
— Была удивлена, расстроена?
— Она никогда не показывает своих чувств.
— Вам совершенно неизвестно ее прошлое?
— Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.
Для горничной этот ответ был исчерпывающим.
— Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?
— Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен-Жорж у одной женщины, которая была на содержании.