Революционная сага
Шрифт:
Решил пошуметь сам:
— Эй, хозяева… — крикнул он, не обращаясь ни в какую сторону, ни к какой хате конкретно. — Даст кто-нибудь путнику водицы испить?
Тишина. Нету никого. И только где-то за рекой кукушка щедро отмеряла года. Старик замолчал, улыбнулся и прислушался, вспоминая цифры… Хотелось верить, что кукушка ворожит ему лично. Во всяком случае, других людей не было видно.
Хлебом-солью его не встречали. С иной стороны дробью тоже не угостили.
У дороги стоял колодец. Древний, сложенный из бревен, от сырости
Вода была хорошая, вкусная, студеная.
Старик закрыл колодец, снова крикнул:
— Есть кто живой?
Снова нет ответа.
— Ну и славно… — подытожил старец.
Рядом с колодцем висел кусок рельсы. Смотрелась она здесь по крайней мере неуместно — до ближайшей железной дороги было верст двести. Казалось странным, диким — везти тяжелую рельсу за двести верст, дабы просто повесить ее на столбе, сзывать народ в случае пожара и других общественных мероприятий.
Конечно, ближе к центру деревеньки имелась церквушка с обязательной колоколенкой. Но что делать, положим, если ключ от колокольни неизвестно где, или, скажем, горит непосредственно Храм Божий?
Рядышком с рельсом висела колотушка из дюймовой трубы. Как бы между прочим, старик взял ее и ударил в рельсу. Сначала слегка, потом замолотил все сильней и сильней. Дескать, вот он я, хулиганю, выходите…
Разумеется, никто не вышел. Только собака, что бежала вслед за ним, стала метаться, бегать вокруг хозяина.
Собака… — подумал старик. — Собаки. Собаки здесь не лают…
Положим, человек может укрыться за дверями, за ставнями. Но собаки, с непосредственностью ребенка наверняка бы лаяли на чужака, а уж тем более на чужую собаку.
Но нет: все та же тишина.
Собак здесь не было вообще. А были ли здесь люди?
В этих местах собаки — и друг, и транспортное средство, и еда…
Без собаки, конечно, можно прожить. Только есть шанс, что таковая жизнь окажется довольно короткой…
Старик прошелся по улице. Та еще имела контуры, но уже начала зарастать травой. Сколько надо времени траве, чтобы справиться с дорогой? Тем более, если покрытия на ней никакого, состоит она из грунта и в первый же дождь превращается в непролазную грязь.
В конце улицы имелась небольшая площадь с уже упомянутой церквушкой. Тут же стоял навес, под ним стол с двумя лавочками.
Свою сумку старик поставил на столешницу, извлек из нее тубу. Оттуда вытряхнул бумаги, отыскал среди них карту, сложенную многократно и, разумеется, протертую на углах.
Пройденный путь старик сверил по карте.
Та врала: в этой местности не были обозначены ни дороги, ни селения. Даже река, вдоль которой старик вышел к этой деревне, была обозначена неуверенной тоненькой ниточкой. Да и та была заштрихована горизонтальными
Меж тем, за неимением информации, чтобы как-то заполнить пустующее место, заносили совершенно ничтожные отметки.
Но картограф совершенно не подозревал о существовании этой деревушки.
Старика это полностью устраивало.
Оставив вещи под навесом, пошел к церкви. Поднялся по скрипучему деревянному крыльцу в пять ступенек. Дверь была приоткрыта и будто приглашала узнать, что за ней. Сулила крышу над головой, может быть покой, защиту. Но старик остановился, задумался. Крест оставался на куполе, но что-то в этой церкви изменилось, стало неправильным.
Старик не боялся этого изменения, думал: а стоит ли креститься. Наконец, все же перекрестился, открыл дверь, вошел.
Деревенская церковь не была бедной. Эта церковь казалась просто нищей…
Обычно, чтоб указать крайнюю степень нищеты говорили: "беден, как церковная мышь". Если мышь живет в деревенской церкви, то она не просто бедная, но и безумная. Зачем воровать просфоры и грызть воск, если полно дарового зерна в амбарах, на полях?
В этой церкви не имелось ни свечей, ни просфор, ни, разумеется, мышей, которые могли бы их грызть.
Все более-менее ценное и транспортабельное вынесли аккуратно и неспешно. Лишь со стен смотрели осиротевшие апостолы.
Это был не банальный налет с битьем стекол и непременной грязью, не грабеж, когда берут самое ценное, а остальное портят. Здесь, видно, работали всем миром, с толком, с расстановкой. Церковь просто собралась и переехала.
Старик вышел на улицу, посмотрел на звонницу — так и есть, колокола тоже не было… Было видно — его спустили, а не сбрасывали наземь как всегда в смутные времена.
…Еще немного подумав, отправился к ближайшей хате. Дверь той тоже была лишь прикрыта. Горшки с геранью оказались выставлены на улицу — авось не пропадут. Забирать их не стали — тащить тяжело, а в доме.
В сенях имелись держаки от кос и лопат, но ни штыков ни лезвий не имелось. Оно и понятно — зачем куда-то тащить дерево, его и так везде полно.
Имелись лавки, стулья, столы, кровати матерые, заслуженные, на которых, вероятно было зачато не одно поколение местных жителей. Но не было скатертей, занавесок, подушек одеял.
Было видно, что люди уходили отсюда с расстановкой, спокойно. Брали необходимое, дорогое. Остальное прибирали аккуратно, наверное, собираясь вернуться.
Имелись, к примеру, сундуки, из тех, которые обычно тащат вчетвером, ставят в угол, где они уходят в тень, медленно врастают в дом. О таких сундуках хозяева обычно забывают сами, вспоминаю обычно только после похорон, когда надо куда-то сложить вещи умершего.
Но перед тем как уйти, с этих сундуков смахнули пыль, вспомнили о них еще раз. Хозяйки сняли занавески, сложили в вековые сундуки, проложив их напоследок от моли лавандой.