Революционная сага

Марченко Андрей Михайлович

Под пулями Евгений ходил в шинельке с виду солдатской.

Правда, его несколько раз останавливали патрули, приняв Аристархова за самовольщика-вольноопределяющегося. Но капитан просто расстегивал шинель…

Да и две революции на самом деле мало что в нем поменяли. Он не верил никому. В иные моменты переставал верить и себе. Перепроверял собственные расчеты.

Беда в том, что кто-то считал за него…

Бунт по недоразумению

Достоверно неизвестно, какие слова произносят

герои перед смертью.

Разумеется, саги и статьи корреспондентов расскажут нам, что герой произнес нечто патриотическое, патетическое.

Но общеизвестно, что скальды и журналисты следуют хорошо, если в обозе армии, и о подвиге узнают, как правило, со вторых уст. Со вторых, потому что первые уста, а именно сами герои, во время этого подвига часто погибают.

Уцелевшие же нередко врут. Делают это по многим причинам: во-первых, о мертвых, тем паче о героях, не принято говорить плохо. Ну и как объяснить журналисту, что герой перед гибелью не сказал ни одного слова, если не считать матерщины.

Во-вторых, как известно, подвиг одних — это ошибка других. И не было бы, скажем, нужды героическом в штыковом бое, если бы отделение получило положенное патронное питание.

Порой, случается и наоборот.

Положим, на реке Лагуни получился казус. В отряде речных мониторов, подчиненных не то монархистам не то Комучу случилась поломка на мониторе «Хрипящий». Командир приказал начать ремонт, и к клотикам, согласно новонаписанному уставу, подтянули маленькие красные флажки.

Означали они опасность, то, что на судне ведутся сварочные работы.

Но ранним утром на палубу вышел капитан другого монитора и заметил у соседа флаги, расцененные как большевицкие.

Комендоров разбудили и дали приказ: потопить бунтарский монитор. Те пытались всадить снаряды под ватерлинию, но закисшие ото сна глаза грешили, и два снаряда просто плюхнулись в воду.

Зато на «Хрипящем» большинство бодрствовало.

"Аврал! — пронеслось по отсекам. — Измена!".

Не в пример лучше обученные комендоры «Хрипящего» вывели из строя бомбардирующий их монитор, поставили дымовую завесу. Мощный, газолиновый, не паровой двигатель раскручивал винты и уводил монитор вниз по реке.

Но еще до того как скрыться за излучиной кормовое орудие дало залп бризантным, которым подпалило лесобиржу и нефтехранилище. Дым от последнего было видно за десять верст.

Ошибку обе стороны поняли позже, когда их разделяли все те же десять верст. Но идти на примирение обоим сторонам как-то не хотелось. Это значило признать собственные ошибки.

За сим, было поставлено: монитор «Хрипящий» считать мятежным, и, по возможности потопить.

На «Хрипящем» в свою очередь наскоро сформировали Совет матросских депутатов, и решили: топить всех, кто встанет на их пути. Тем паче, что у противника оставалось ровным счетом полтора монитора. То бишь один находился на плаву, а второй, после боя с «Хрипящим», сам был вынужден стать на ремонт.

Совет так же принял решение, по образу

и подобию броненосца «Потемкина», идти за кордон, в Констанцу и там разоружаться. Но оказалось, что река эта течет не на юг, а в строго обратном направлении. Мало того, в море не впадает, а разбивается на множество речушек и теряется в болотах.

В этих болотах и прятался монитор, изредка осуществляя набеги за провиантом. Изначально собирались искать и газолин, но на болотах нашли нефтяной колодец. И монитор с тех пор заправляли светлой сырой нефтью.

А так шла обыкновенная революционная работа: собрания, выработка постановлений, отправка беспроволочным телеграфом поздравлений в Кремль. Часто плавали по реке, высаживали десанты для сбора ягод, орехов.

Но затем ударили морозы, монитор вмерз в лед.

Восстание закончилось само по себе.

Как минимум до весны.

– //-

А в городе Амперске, что от реки Лагуни отстоял на верст двадцать, советская власть хоть и была установлена еще в ноябре 1917, но как-то не прижилась. И вроде бы люди, попавшие во власть, были незлые, доступные, да все при них разладилось. Закончились в городе даже дрова, хотя вокруг города леса огромные росли.

К представителям победившей революции ходили жаловаться на жизнь, ходоков пускали в высокие коридоры, даже поили чаем. Только в чае вечно чего-то не хватало — то кипятка, то сахара, то заварки. Хозяева кабинетов от этого тушевались, извинялись, но чаем поить не переставали. Бывало, иного ходока не отпускали, пока он не выпьет хотя бы три чашки чая.

Усаживали в кресла кожаные, спрашивали, дескать, на что жалуетесь?

Жаловались обычно на одно:

— Кушать нам нечего. Как лошади сено жрем…

— Ну да, ну да… Сейчас, конечно, тяжело, но придет время — и мы даже лошадей будем кормить не сеном а только овсом.

— Детки малые плачут…

— А ваши дети при коммунизме будут в университетах учиться! Вот такое светлое будущее наступит!

Ну так светлое будущее будет еще когда? А кушать хочется непосредственно сейчас!

Но ходок уходил немного успокоенный — во власти, оказывается, тоже люди могут бедствовать. Эвон, даже чай пьют без кипятка!

Закончилось все это без кровопролития. Какие-то люди, серьезные, одетые хорошо, но неброско, вошли в эти самые кабинеты и предложили предыдущим владельцам уматывать.

Затем закрыли все те же кабинеты для постороннего доступа, заявив, впрочем, что власть в городе отныне принадлежит им. А кому конкретно — остальным знать не положено.

Народ воспринял контрреволюцию с удовлетворением. Дескать, мы теперь дураками не будем, перед следующей революцией сделаем запасы.

И вообще, — отметил все тот же народ, — не дело это организовывать революцию осенью, когда дел и без того невпроворот. Их надо делать или зимой — на холоде революционные массы становятся посговорчивей. Дескать, еще одного аспида повесим на фонарном столбе, и айда по домам.