Революционный террор в России, 1894— 1917
Шрифт:
Для морально высшей расы (в которую Павлов включал «лучших альтруистов» революционного движения, и особенно террористов) наиболее опасным в подобной ситуации было то, что отрицательные черты неизбежно передавались злодеями по наследству следующим поколениям. Большинство детей эксплуататоров и угнетателей были обречены, по мнению автора, проявлять те же злобу, жестокость, жадность и ненасытность, что и их родители(175). Отсюда логически следовало, что для спасения человечества от угрозы захвата всего мира со стороны быстро растущих сил этих морально разложившихся и звероподобных дегенератов их раса должна быть полностью уничтожена. Рассуждая в очень общих выражениях, Павлов не ответил на вопрос, каким именно способом нужно уничтожить худшую часть человечества: практические детали можно было выработать позже(176).
Таким образом, брошюра Павлова призывала к организованному массовому террору в возможно
Максималисты не приняли писаний Павлова за основу своей официальной программы, однако его продолжали считать «умнейшим идеологом максимализма»(178). Можно задать вопрос, является ли простым историческим совпадением тот факт, что в XX веке, проходящем под знаком тоталитарной идеологии и преследований (сначала во имя марксистских классовых идей, затем в результате озабоченности нацистов расовыми и этническими отличиями), первые признаки тоталитаризма появились у революционных экстремистов в России, и особенно у максималистов, бывших прямыми наследниками Партии социалистов-революционеров(179). В любом случае несомненно, что в своей террористической практике многие эсеры и максималисты проявляли черты революционеров нового типа. Их презрение и к идеологии, и к требованиям партийной дисциплины, а также их почти неограниченная готовность к пролитию крови и к конфискации частной собственности заставляют видеть в этих боевиках представителей нового поколения экстремистов, встречавшихся в начале XX века не только среди эсеров, но и в других группах российского радикального лагеря.
Вся наша боевая и террористическая работа ныне — удел истории. Если двадцать пять лет тому назад по тактическим соображениям мы не афишировали эту часть своей деятельности, то теперь эти соображения, полагаю, отпали. Актов партизанской войны в 1906—07 гг. социал-демократы совершили много, в том числе и большевики. Н. М. Ростов(1)
В заявлениях по идеологическим и тактическим вопросам российские социал-демократы постоянно подчеркивали свое нежелание участвовать в террористической деятельности, захлестнувшей Россию в первые годы XX века. Видные члены Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в один голос утверждали, что «применение бомб с целью индивидуального террора совершенно исключалось, так как партия отвергала индивидуальный террор как средство борьбы» с правительством . Частые ссылки на несовместимость «научных» законов марксистского учения с политическими убийствами привели к тому, что историки просто приняли как данное, что многочисленные социал-демократические фракции были такими же противниками терроризма на практике, как и в теории(З). Факты, однако, свидетельствуют об обратном: громкие декларации марксистов о неприятии террора не мешали российским социал-демократическим организациям поддерживать индивидуальные акты политического насилия и даже участвовать в них. В численном выражении вклад террористов — социал-демократов в охвативший страну террор был не таким значительным, как вклад эсеров и анархистов, однако террористические действия и акты экспроприации социал-демократов нельзя игнорировать.
Споры среди революционеров о позволительности использования индивидуальных политических убийств в качестве средства к достижению освободительных целей начались задолго до возникновения социал-демократических организаций в конце XIX
Вопрос о терроре был одной из главных проблем, приведших к расколу «Земли и Воли» летом 1879 года. Распространенное мнение о том, что одна фракция, «Народная воля», стала на путь политических убийств, а другая — «Черный передел» — превратилась в ярого противника индивидуального террора, не совсем верно. Во-первых, еще до раскола «Земли и Воли» ее члены приняли участие в нескольких кровавых нападениях на государственных чиновников(4). Кроме того, руководители «Черного передела» Георгий Плеханов, Вера Засулич и Лев Дейч, основавшие в Женеве в 1883 году первую русскую социал-демократическую организацию «Освобождение труда», в начале не выступали против терроризма ни по практическим, ни по моральным соображениям. Более того, двое из них были сами участниками терактов. Засулич в январе 1878 года ранила петербургского генерал-губернатора Трепова. Дейч организовал в 1876 году нападение на своего бывшего товарища Н.Е. Гориновича, обвинив его в предательстве, и лично избивал его и лил ему на лицо серную кислоту(З).
В первой программе, выпущенной группой «Освобождение труда» в 1884 году, Плеханов и его товарищи признавали необходимость террористической борьбы против абсолютистского правительства, утверждая, что они «расходятся с «Народной волей» лишь по вопросам о так называемом захвате власти и о задачах непосредственной деятельности социалистов в среде рабочего класса»(6). Они не отрицали целесообразность террора, но считали, что «Народная воля» слишком много внимания уделяет неосуществимым планам государственного переворота и тратит энергию и ресурсы на индивидуальные акты в ущерб другим, наиважнейшим аспектам революционной борьбы, в частности — в ущерб агитации среди масс. Более того, Плеханов не только не предлагал прекратить террористическую деятельность, он оставлял за ней роль первостепенной важности в будущем революционного движения: «Помимо рабочих нет другого такого слоя, который в решительную минуту мог бы повалить и добить раненное террористами политическое чудовище. Пропаганда в рабочей среде не устранит необходимости террористической борьбы, но зато она создаст ей новые, небывалые до сих пор шансы»(7).
Таким образом, при зарождении российского социал-демократического движения революционеры расходились только по вопросу о месте террора в ряду других форм антиправительственной деятельности. После многих лет политических и теоретических споров террор стал яблоком раздора среди революционеров, хотя даже сторонники индивидуальных актов насилия не считали террор единственно возможным методом борьбы с правительством. А поскольку все радикальные социалисты признавали важность мобилизации масс (будь то крестьяне или рабочие) и расходились только по вопросу об эффективности единоличных действий, последние стали главным критерием при установлении различий между партиями.
Эти споры приобретали все большую значимость в глазах радикалов, несмотря на затишье конца 1880— начала 1890-х годов, и противники терроризма почувствовали необходимость обосновать свою точку зрения с помощью научной теории. Они предприняли шаги в этом направлении в последние годы XIX века, в то время как сторонники терроризма пытались его воскресить. После образования официально включившей террор в свою программу партии социалистов-революционеров, главного соперника социал-демократов, окончательно назрела необходимость теоретического обоснования антитеррористической позиции социал-демократов (к 1903 году тоже объединившихся в единую партию). Естественно, они основывались на постулатах марксизма.
И здесь российские социал-демократы показали себя более ортодоксальными, чем сам Маркс, который отдавал должное терроризму как подходящему методу борьбы при определенных исторических условиях(8). Принятие классовой теории вынуждало социал-демократов настаивать на том, что наиболее эффективным средством борьбы является не принесение юных жизней в жертву тактике, которая все равно обречена на неудачу, а агитация среди истинных «двигателей прогресса» — пролетарских масс, призыв их к борьбе с существующим социально-экономическим и политическим строем.
В дополнение к их уже исторически сложившейся оппозиции терроризму, теперь еще усиленной марксистским учением, у социал-демократов была и другая причина для отказа от компромисса по вопросу о политических убийствах: непримиримость в этом вопросе помогала им набирать сторонников за счет ПСР. Лидеры социал-демократов ощущали необходимость дистанцироваться от руководства ПСР, с которой они не могли сойтись не только в спорах о поднятии восстания, но и в вопросах организации и управления кадрами в предреволюционный период.