Революция, которую мы ждали

Наранхо Клаудио

Ясно, что в современном светском мире, как нас учат, ценности прошлого оказываются всего лишь достояниями культуры, второстепенными и устаревшими. Но не думаем ли мы так сегодня именно потому, что это удобно бизнесу? Потому, что империя Мамоны не хочет конкурирующих ценностей? Она даже не хочет признавать установлений магометанской культуры, продолжающей запрещать спекулятивную прибыль — когда деньги делаются из денег, без производства благ.

Даже если так, мы бы с трудом поверили в риторику модной этической и идеологической относительности, если бы не поняли в полном объёме то, что очень хорошо знали древние. Святой Фома говорил, что в каждом грехе есть две стороны: одна относится к нашему поведению в мире, а другая подразумевает отдаление от Бога. И это, в переводе на современный язык психологии, соответствует патологии

и отклонениям психической энергии, которые не только имеют последствия в отношении других людей, но и отключают нас от глубинной связи с самим собой; настраивают против себя, заставляя терять здоровую направленность на качество собственного сознания.

И как в иные времена было принято считать, что если мы признаем приоритет «Царства Божьего», все остальное нам «дастся с избытком», мне кажется, сегодня было бы уместно заключить, что если мы не отдадим предпочтение развитию сознания, то все наши начинания и усилия будут приносить (и это уже видно невооруженным глазом) только горькие плоды.

Ни в коем случае не хочу сказать, что высокие руководители больших компаний плохие люди, я понимаю, что они ограничены рамками правил игры нашей политической экономики. Но хотел бы подчеркнуть не только ужасную манеру, в которой эти правила игры подразумевают сегодня подчинение всего чисто экономическим соображениям, но и то, как это подчинение нас коррумпирует, дегуманизирует, умаляет и в конце концов причиняет нам бесчисленные страдания.

Уже само выражение политическая экономика разоблачительно, потому что оно демонстрирует соображения других времён, когда считалось, что экономика и политика должны идти об руку. Ясно, что это уже не так, поскольку политика (подразмевающая заботу об общем благе, справедливости и морали) стала служить экономике таким же образом, как крупные страны промышленники, коммерческие и финансовые институты проникли или подкупили парламенты и правительства. Но не будем забывать, что слово «экономика» происходит от oikos — «очаг»^[29] и что скрытая метафора, которая сравнивает экономику нации с экономикой семьи, безоговорочно подразумевает, что как в одной, так и в другой администрирование товаров будет исходить из потребностей людей и соображений справедливости (которые будут спонтанными между людьми, которых объединяет любовь). Достаточно упомянуть это в настоящем, чтобы стало очевидным, что выражение политическая экономика в наше время — всего лишь эвфемизм. И как экономика всегда господствовала над политикой, она так же преобладает практически над всем остальным — удушая жизнь и её внутренние ценности, социальный порядок и нашу интуицию.

Если мы подумаем об экономике в её первоначальном значении, то есть экономике семьи, становится очевидным для каждого, что растущее рабство родителей по отношению к рынку (по мере того, как мир большинства беднеет и исчезает средний класс) отрицательно сказывается не только на качестве их жизни, но и их способности быть щедрыми в исполнении обязанностей материнства и отцовства.

Кроме того, дети фактически отданы на попечение институционализированного отцовства в виде школы, — это результат недостаточной доступности родителей для детей. Но что происходит со школой? А то, что она до такой степени служит производству и воспитанию в соответствии с установленными порядками, что даже уже забыла, что перестала обучать и что существует разница между «учить» и «воспитывать», что даже профсоюзы или те, кто выходят протестовать на улицы из-за отсутствия заботы государства о школе, не знают, чего просить у властей, кроме увеличения зарплат и обычных привилегий.

Очевидно, что сказанное об образовании в том числе относится к информации за пределами школы. Средства массовой информации не служат образованию, как предполагалось в годы создания радио и телевидения, и, очевидно, калечат сознание, так как используются для отвлечения, обмана, соглашательства и подчинения манипулируемой демократии, и это с лихвой превосходит их образовательный эффект; и как толстовский Иван Ильич ратовал за отмену школы, Джерри Мандер из США приводит красноречивые доводы за отмену телевидения. А почему? Опять же, потому, что экономическая власть завербовала средства массовой информации, поставив их на службу политике, действующей в интересах экономики

и политиков коммерческой нации, заменившей нацию государства, продавая их, как продукт, благодаря своему имиджу, прежде всего в интересах компаний, которым принадлежит большинство СМИ.

Понятно, что всё это не что иное, как ухудшение самого старого негативного влияния экономики на человеческую жизнь, к чему привлекал внимание Маркс, только я лично не согласен с его материалистической интерпретацией приоритета средств производства над всем остальным, и думаю, что скорее это похоже на приоритет болезни над другими сторонами бытия, несмотря на её крайнюю серьёзность. Поэтому в мире преобладают как страсть к власти со стороны эксплуататоров, так и озабоченность выживанием со стороны эксплуатируемых, при этом ни одно из этих явлений не имеет чисто материального характера — бесспорно превалирует эмоциональный аспект, и всё это является результатом психосоциального расстройства, не менее глобального, чем экономика.

Если вдруг это абстрактное утверждение покажется поверхностным, его могут подкрепить несколько конкретных примеров. Так, например, адвокат времен Джейн Остин мог бы сказать, что изучение законов имеет меньше общего с духом справедливости, чем с защитой частной собственности, и хотя это было не очевидно для его современников, это понятно для изучающих историю, которая раскрывает нам, как в ту же эпоху англичане боролись с теми, кто в парламенте предлагал прекратить сотрудничать с работорговцами, и даже в эпоху Просвещения противились идее, что к африканцам можно относиться как к человеческим существам.

Но подобно тому, как в империи неолиберализма законы рынка, оперирующие в минимальной связке с этическими законами, ведут к концентрации немыслимого богатства (детская игра «Монополия» является прекрасной моделью чистой экономики), бедность подпитывает хроническую одержимость людей собственным выживанием, приводя мир к исчезновению ценностей и общей, коррумпированности, что сейчас довольно часто и много обсуждают.

В древности политический приоритет отдавался воспитанию добродетели, потому что только люди, предрасположенные к добру, могут построить счастливое общество; но это моральное воздействие не поручалось школе, оно возникало от участия людей в общественной жизни и его культуре, особенно в законах. Но как далеки мы сейчас от того, чтобы сказать, что законы, привычки и обычаи у нас являются обучающими или что законотворцы — лучшие учителя общества! Достаточно только представить, что так было когда-то, чтобы почувствовать, в какой степени наша экономика, поддерживаемая законодательством и правительствами цивилизованных стран, пропагандирует эгоизм и алчность.

Другими словами, нынешний несправедливый экономический порядок как будто бы создан для того, чтобы производить человеческий тип, имя которому придумали утилитаристы и ошибочно приписывают Адаму Смиту, — Homo oeconomicus — «человека, стремящегося к личному обогащению», действующего в своих интересах^[30]. И понятно, что не только утилитаристы и экономисты разделяют это потребительское видение человеческого существа, но оно также совпадает с взглядами марксистов и разделяется большей частью общества, потому что экономическая реальность потерпевших крах или тех, кто чувствует себя на грани разорения, не способствует созерцанию или глубокому размышлению, как немыслимы в ситуации стресса восприятие красоты или наслаждение природой.

Я не стану больше рассуждать об этих вещах, наполовину известных и наполовину забытых в соответствии с духом конформизма во времена, когда всё можно безнаказанно подвергать сомнению, кроме рыночной идеологии, которая получила характеристики религиозной догмы и которой ещё имеют наглость приписывать демократию. Я позволил себе говорить об этом только затем, чтобы придать больший вес моему заявлению, что чем больше мы возвысили «могущественного господина Деньги»^[31], тем сильнее мы уменьшили человеческое существо и дегуманизировали общество; и таким образом, трудно себе представить более актуальный проект социальной ответственности компании, чем то, чтобы её лидеры приняли во внимание вред, который был причинен обществу из-за преувеличенной страсти к прибыли, сопровождавшей сначала развитие экономического неравенства, а сравнительно недавно — развитие современного сверхкапитализма.