Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Один или два раза в неделю я встречался с матерью. Мы ходили с ней по Москве. Это было счастливое время. Хотя мне очень нравился мой детский дом, но я каждый раз радовался всем сердцем встрече с матерью, возможности беседовать с ней. В конце октября 1936 года, спустя несколько недель после моего переселения в детский дом, мы бродили в один из дождливых дней по улицам Москвы. Я грыз леденцы, купленные в моем любимом магазине «Восточные сладости» у Никитских ворот.
— У меня к тебе, мама, большая просьба, — сказал я.
— В чем дело, мой мальчик?
— Видишь ли, самое сложное для меня — черчение.
Мать обещала уже к следующему дню изготовить чертеж. После этого мы должны были быстро расстаться, чтобы я не опоздал в детдом. Я оглянулся. Мать все еще стояла, сумку и мой чертежный рулон держала под мышкой, ласково махала мне рукой. На следующий день я стоял в условленном месте наших встреч. Матери не было. Я ждал. Прошло десять минут, четверть часа, полчаса. Мать не приходила. Я решил пойти к ней домой, в ее маленькую каморку.
— Может быть она заболела, — подумал я.
Я был встревожен. На мой звонок один из жильцов открыл мне дверь, странно посмотрел на меня, но пропустил. Я побежал по коридору и удивленный остановился перед примитивным деревянным запором. Дверь была заперта, кроме того я заметил две печати: одну на двери, другую на перегородке. Я ничего не понимал. Тем временем открылась дверь соседней комнаты.
— Что ты хочешь? — спросили меня.
— Я хотел видеть мою мать, она ведь здесь живет.
— Твоей матери здесь больше нет.
— А где же она?
— Она уехала.
— Да как же так? Разве она ничего не оставила мне?
— Нет, она ничего не оставила. Она неожиданно должна была уехать. Может быть в командировку и скоро снова вернется. Иди спокойно домой.
Я пошел домой обеспокоенный, раздумывая по дороге. Я уже достаточно долго пробыл в России, чтобы не знать что такое командировка: неожиданное служебное задание, проведение определенной работы в другом месте. Но от кого могла получить моя мать командировку? Когда она вернется?
В детском доме мои беспокойные мысли понемногу рассеялись. Возможно, что ее послали куда-нибудь преподавать иностранный язык… каким-нибудь командирам армии. Тогда наверное она не может об этом писать, — успокаивал я себя и, наконец, засел за свой чертеж.
Проходили недели. Я еще несколько раз ходил на «квартиру» к матери, и каждый раз мой взгляд с грустью и тревогой останавливался на запечатанной двери. Жители соседних комнат сначала относились ко мне дружелюбно, потом косились.
— Зачем ты все время приходишь? — спросил строго, почти зло, один сосед. — Мы же сказали тебе, что твоя мать в командировке. Как только она вернется, она даст тебе о себе знать. Ты не должен постоянно сюда бегать.
С того раза я больше туда не ходил. Тем временем я повидался со знакомыми моей матери. Они тоже говорили мне, что мать в командировке, но никто не знает, — где она.
— Я слышал, что она в Тифлисе, — сказал один знакомый.
— Почему же тогда она мне не пишет?
— Бывают командировки, когда писать нельзя, — ответил он.
Я это понимал, так как уже давно об этом слышал, поэтому я больше не расспрашивал.
Скоро произошли новые события, которые вырвали меня из спокойной жизни детского дома.
В январе 1937 года начался процесс «троцкистского параллельного
До этого нам представляли их, как образцовых большевиков. «Немецкая центральная газета» («Deutsche Zentral-zeitung»), писавшая так же, как и «Правда», почти исключительно об успехах социалистического строительства и помещавшая фотографии новых индустриальных объектов и передовых колхозов, теперь разразилась ругательствами и громила на своих страницах «троцкистских шпионов», «диверсантов», «предателей родины», «реставраторов капитализма».
Уроки по обществоведению были сейчас же приспособлены к новым требованиям и посвящались исключительно происходящему процессу. Мы узнали, что те, которых мы до сих пор считали образцовыми партийными руководителями, на самом деле были шпионами, агентами и диверсантами. Они вели переговоры с фашистской Германией и с Японией с целью передать Украину Германии, а Дальний Восток — Японии, и стремились к восстановлению капитализма в стране.
Обвиняемые, как говорили нам, — уже в течение ряда лет, даже десятков лет, были вредителями, врагами народа и агентами, но умело обманывали свое окружение. Изображая из себя образцовых руководителей партии, они в действительности саботировали планы производства, организовывали взрывы и пожары, выполняли диверсионные мероприятия, устраивали железнодорожные катастрофы, а тем, что они намеренно заражали продовольственные и санитарные пункты, они несли смерть рабочим и крестьянам. Одновременно они подготовляли террористические группы с целью убийства руководителей партии и советского правительства.
30 января 1937 года процесс закончился. Пятаков, Серебряков и другие обвиняемые были приговорены к смертной казни, а Сокольников и Радек — к десяти годам тюрьмы. В газетах печатались снимки собраний на предприятиях и в колхозах, на которых все присутствующие поднимали руки за смертный приговор обвиняемым. На больших демонстрациях несли плакаты с лозунгами: «Расстрелять бешеных фашистских собак», «Враги народа должны быть стерты с лица земли!»
Мы не могли тогда полностью охватить значение этих процессов. Мы продолжали жить, как на счастливом острове. О массовых арестах того времени мы не имели никакого представления. Мы по–прежнему ходили на занятия, читали книги и дискутировали. Единственное, что мы замечали, что на уроках обществоведения, на собраниях в школе и в самом детдоме очень много говорилось о бдительности, о «врагах народа», об «агентах» и об их вредительстве.
Большая волна арестов началась осенью 1936 года, но только поздней весной 1937 года, когда и от нас этого нельзя было больше скрыть, мы поняли, что происходит в стране.
Волна арестов не миновала и немецкой школы имени Карла Либкнехта. С марта 1937 года начались один за другим аресты учителей. Сначала исчез наш немецкий учитель Гершинский, коммунист, в юности посещавший школу им. Карла Маркса в Берлине (в Нойкельне) и приехавший в Советский Союз после 1933 года. За ним последовал наш учитель истории и географии Люшен, тоже воспитанник школы им. Карла Маркса. Наконец, был арестован и учитель по математике и химии Кауфман.