Революция. Книга 1. Японский городовой

Бурносов Юрий Николаевич

— Садись, — велел наконец царь сварливым тоном. — Ты говоришь по-русски?

— Говорю, — кивнул Цуда и сел в другое кресло. — Не очень хорошо еще, но говорю.

— А ведь я помню тебя. Мне говорили, что ты умер в тюрьме. Получается, меня обманули?

— Нет, — пожал плечами Цуда. — Это я обманул их.

— Зачем ты хотел меня убить? Ты работаешь на японскую разведку?

Цуда быстро улыбнулся.

— Чтобы убить кого-то, обязательно нужно работать на разведку? Нет, я просто исполнял предначертание.

— Но я жив.

— Значит, таким было предначертание, — просто ответил японец.

Царь помолчал. Он выглядел несколько растерянным.

Наверное, такой большой и важный человек не умеет сам думать и решать, подумал Цуда. Даже Микадо, наверное, не умеет. Иначе зачем им собирать вокруг себя тысячи секретарей, советников, министров и генералов? Мудрому человеку нужен только писец — записывать то, что он скажет. А глупцам нужны другие глупцы, чтобы советоваться с ними о том, как повелевать еще более ничтожными глупцами…

— Водку пьешь? — спросил царь.

Цуда покачал головой.

— А я вот, видишь, пью ее, паршивку, — сказал царь. Он взял со стола бутылку и налил себе рюмку. Выпил, ничем не закусив, пожаловался:

— Голова болит… Этот чертов Рамбах выписывает мне свои порошки, а толку никакого… А знаешь, почему болит?! Потому что ты, дурак, меня по голове стукнул своей саблей!

— Я не дурак, — возразил японец. — Дураками следует называть тех, кто проводит большую часть времени, сидя с друзьями и знакомыми и обсуждая недостатки управления у своего господина, указывая на ошибки советников и доверенных лиц и, конечно, не скрывая неправильных действий своих товарищей, в то же самое время подчеркивая свое собственное превосходство. Точно таков же твой лекарь, если он не умеет тебя излечить.

Царь махнул рукой и выпил еще немного водки. Он вел себя, как носильщик, зашедший с холода в теплый чайный домик. Русские очень странные, в который раз подумал бывший полицейский, раз у них такой царь. Такие люди не могут быть царями, и уж подавно — в таких больших странах…

— Где кружку-то взял? — спросил царь. — Я видел, жрал сегодня из нее что-то.

— Ходынка, — ответил Цуда. — Я там был, хотел твоего подарка. Кто-то бросил, я поднял. Оставил на память. Очень страшно было.

— Дай-ка ее сюда, — попросил царь, словно был уверен, что кружка с собой. Она и была у Цуда с собой, в небольшой сумочке, где лежали разные необходимые вещицы. Цуда спокойно извлек кружку и подал царю. Тот налил в нее водки почти до краев и сунул обратно:

— Пей! Видел я, как ваши пили в Нагасаки. Пей, говорю; когда еще придется с государем пить?!

Цуда пожал плечами, взял кружку и медленно выпил. Русскую водку он не любил, по сравнению с саке она была крепкой и невкусной, но пить ее вполне мог. Спиртное часто согревало его в холодные ночи, но оно же вызывало аппетит, а стало быть, несло ненужные расходы. Потому Цуда старался его избегать без особой нужды.

— Видишь, врал, — удовлетворенно произнес царь. — Все вы не пьете… А теперь рассказывай дальше — зачем в Россию прибыл, что делать хочешь. Ведь не зря попался мне. Сидел под этой… колокольней…

Цуда понял, что царь Николай изрядно пьян. Это явствовало и из того, что он не ждал ответа, а продолжал, повысив голос:

— Э-э, да я знаю!!! Убить меня пришел, наконец? И убивай. Убивай, коли хочешь. Так даже лучше — от руки чужеземца. Не то что Петра Третьего Федоровича — вилкой истыкали… или Павла шарфом…

Японец не знал, о чем говорит царь, но понял, что его предки редко уходили из жизни по своей воле. Тикали часы. В дверь просунулся — верно, на шум — какой-то человек с недовольным

лицом, но Николай прогнал его движением руки.

— Ну?! Будешь убивать? — спросил Николай. — Или тебя велю убить. Вон полторы тысячи закопали, и ничего. Благолепие… А тут — какой-то японец… или ты монгол?

Цуда молчал.

— Мудрая нация — монголы. Но потеряли свое, потому что насобирали — не удержать… Ты скажи-ка, монгол, если уж убивать не станешь, что дальше-то делать? Может, это предначертание, как ты говоришь? Коронация к чертям, французишка этот, Монтебелло, на меня гадом ледяным смотрел… Может, господь меня оставил, а? Может такое быть, монгол? Может, мне отречься?

— О чем бы ни шла речь, всегда можно добиться своего. Если ты проявишь решимость, одного твоего слова будет достаточно, чтобы сотрясать небо и землю. Но тщедушный человек не проявляет решимости, и поэтому, сколько бы он ни старался, земля и небо не повинуются его воле.

Цуда не знал, откуда эти мудрые слова, его губы словно сами их произносили. А в мешочке подрагивал, позвякивал металлический сверчок; значит, слова эти были правильными и говорил он их вовремя.

— А в чем решимость, монгол? Э-э… Молчишь! Вот! И отречься — решимость, и без отречения тоже… Видал миндал?! — Николай развел руками, снова потянулся к бутылке с водкой, потом махнул рукой и перевернул свою рюмку вверх донышком. — Вот, решил. Сотряслось небо, поди?

— Не стоит отрекаться. Пусть все следует своим путем. Прости за то, что хотел тебя убить. Так было нужно, — сказал Цуда как можно учтивее. Царь, поморгав, уставился на него и сидел так довольно долго, чуть покачиваясь.

— Иди, — сказал он наконец. — Иди, а я Аликс… обрадую. То-то рада будет… Я ведь уже почти решил, знаешь? Решил — в монастырь. Или как брат Жорж — подохнуть в Абастумане, в канаве. Такова планида — и ладно! А ты — «не стоит»… И пусть. Пусть все следует. Иди, монгол.

И, подхватив со стола опустевшую кружку с Ходынки, Николай Второй Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая, пьяно пошатываясь, вышел вон.

Через минуту из двери, где он скрылся, появился толстый военный — другой, не тот, что привел Цуда, — и сказал, тряся рукою в белой перчатке:

— Ты молчи, что тут видел и слышал! Ясно? Во-первых, все равно никто не поверит, во-вторых, мы тебе тогда — во!

И военный показал кулаками, как Цуда открутят голову.

— Харасо, васа сиятерьства. Харасо.

— Тьфу ты, он еще и по-нашему ни бельмеса, — сплюнул толстый. — Государь если напьется, то уж учудит так учудит… Пошел вон отсюда.