Революция.com. Основы протестной инженерии

Почепцов Георгий Георгиевич

Характеристики виртуальности прослеживаются и в сближении власти и оппозиции, отмеченном Глебом Павловским: «Время от времени (цикл, кстати, установлен Фурманом где-то около 10–15 лет) происходит резкое ослабление властвующей политической команды, и разом, единовременно, от нескольких месяцев до года, идеи оппозиции вдруг становятся идеями власти» [6]. То есть если посмотреть с точки зрения отмеченного срока в 10–15 лет, то получается, что перед нами вообще единый организм, что говорит, по крайней мере, об определенной нереальности войны / борьбы между властью и оппозицией. Получается, что власть и оппозиция едины.

Но весь этот виртуальный набор затем должен пройти процесс перехода в реальность, поскольку запланированный и полученный результат

должен получить соответствующую легитимизацию. Причем не только в глазах своего народа, но и в глазах западного мира. Как пишет, например, Борис Долгин: «Киргизский режим не являлся сверхжестким, но и не был открытым, нормально приспособленным к смене власти в результате «легальной» конкуренции. Существенным фактором стала ориентация режима на сближение со странами, исповедующими либеральные ценности, а значит, неготовность вопреки мнению этих стран, пойти на большую кровь в попытке отстоять власть» [7]. Отсюда возникает необходимость «пропустить» всю подобную ситуацию через судебные органы, что и создает нужный уровень легитимизации. То есть все равно происходит определенная нейтрализация революции через судебный результат. Б. Долгин подчеркнул: «В Киргизии были использованы задействованные в Грузии и на Украине схемы легитимизации новой власти. Как и на Украине, принципиальную роль в формировании «коридора легитимности» к новому порядку играет суд» [7].

Революция у соседей начинает виртуально примеряться к себе. Так происходит с Россией, где Анна Гармонова пишет о специфике России следующее: «Все нынешние революции – это революции оппозиции. В России с этим сложно. Реальной оппозиции нет, поэтому такой бескровный сценарий может не сработать, а сработает сценарий национальных кровавых революций» [8].

Так происходите Казахстаном: «Революционная эйфория, охватившая наших южных соседей, неизбежно перекинется и к нам. Свержение акаевского режима породит у представителей Старшего жуза надежды на перемены и возродит мечты о лучшей жизни. Таким образом, революционное настроение в Киргизии найдет живой отклик в умах южных казахов» [9].

Виртуальная ситуация может получить неожиданное воплощение, как это произошло в Киргизии в процессе погромов магазинов и захватов административных зданий [10]. К счастью, украинская ситуация обошлась без подобных действий, поскольку активность толпы пытались удерживать на определенном уровне. С одной стороны, она должна быть такой, чтобы можно было совершить те или иные действия для устрашения действующей власти. С другой стороны, нельзя допускать самостоятельных вариантов реализации этой активности.

В принципе образуется определенная четкая дихотомия: попытки удержать власть всегда оказываются нелегитимными, попытки захватить власть, наоборот, всегда легитимны. В рамках такого парадоксального деления любое движение к смене власти становится обреченным на успех. Виртуальные объекты легко побеждают объекты реальные, поскольку пришедшие извне правила как раз строятся на базе виртуальных объектов. Возможно, в западном мире они строятся на базе реальных объектов. Но на нашей территории они принципиально искусственны.

И даже оранжевый цвет оказался в революционном наборе совершенно случайно, как говорил Алексей Ситников в своем выступлении в Санкт-Петербурге. «Всю аудиторию мучил сакраментальный вопрос: «Так почему же все-таки оранжевый?». Здесь опять все было просто и скромно. Как объяснил Алексей Петрович, «раз Янукович выбрал своим цветом голубой, а флаг Украины содержит два цвета – голубой и желтый, то нам ничего не оставалось, как взять желтый. А поскольку на крупных заводах наши заказы не брали, приходилось размешать их в подполье, где за качество продукции не ручаются. Вышло так, что первая партия шарфов получилась оранжевой. Ее сразу разобрали, а когда подошла вторая, уже правильного – желтого – цвета, люди говорили: «А мы не будем их брать, наш цвет – оранжевый» [11].

Виртуальность привлекает внимание создателей революционных технологий по причине расширенного спектра возможностей, которые

предоставляет эта сфера. Герои и злодеи просто маркируются путем приклеивания действующим лицам ярлыков, что дает возможность форматировать действительность так, как это требуется для целей кампании. Затем происходит оперирование не с реальной, а с виртуальной действительностью, которая заранее выстраивается нужным способом.

Виртуальная действительность дает колоссальные возможности по управлению восприятием. Михаил Гефтер вспоминал интересную особенность довоенной жизни: «Железного занавеса для нас до войны не существовало. Не было ощущения отторженности – будто есть какой-то «мир там», не мой, меня в него не пускают, и я в течение жизни его не узнаю. Мир был дома. Эти революции в Китае, Германии, повсюду – мои!» [12. – С. 115]. Разрушение СССР началось с разрушения виртуальной зашиты, выстроенной в сталинское время. Пришли новые герои, новые контексты действий, разрушив старый виртуальный мир, а вслед за его разрушением состоялось и разрушение мира реального. Нельзя сохранить реальный мир в том же виде, если рушится мир виртуальный.

Базисная мифология, как признается, более сильно влияет на бессознательное, чем сознательное [1 3]. Именно в этой сфере находятся мотивы нашего поведения, задающие понятность и «внятность» окружающего нас мира.

Если американский миф строился на основе мифологии Дикого Запада, в рамках которого действует супергерой, то для советской мифологии были характерны три «строительные площадки»: революционная, производственная и военная. В революционной и военной парадигме советский герой боролся с врагами: внутренними в первом случае и внешними во втором. В производственной парадигме борьба шла с неживым противником (углем, стратосферой и так далее). Все три парадигмы близки американскому варианту в том, что враг ведет себя всегда некорректно и не по правилам.

Постсоветская революционная парадигма строится на мифологии, в рамках которой уже власть проявляет себя как враг, поскольку характеризуется и как бандитская, и как коррупционная. Именно она порождает жертвы, а герои из оппозиции должны защитить народ от этой власти. Здесь герой-оппозиционер, словно настоящий супергерой, также приходит ниоткуда (в данном случае он живет вне властной принадлежности). Он вызывает власть на дуэль, от которой та уклоняется. Тогда герой апеллирует к массам, призывая их определить, кто прав, а кто виноват. При этом враг в любую минуту готов нарушить мирное сосуществование. В изложении слушателей семинара Ситникова последний вариант развития событий представал в следующем виде: «Оранжевая революция гремела перед нами на экране проектора, а Ситников вешал откуда-то из темноты. Когда он дошел до слов: «Мы не решались вывести людей на улицы, так как не были уверены, что Кучма не выпустит танки и не будет крови», – я даже испугался: какие же все-таки могучие люди – эти пиарщики! Такие мощные инструменты у них в руках, что майдан Незалежности, сердце Украины, столько времени стоял на ушах и стал желанной Меккой не только для тех, кто за Ющенко, но и для тех, кто просто любит повеселиться, да и вообще для всех. Я думаю, даже электорат Януковича снимал свои голубые шарфы, чтобы «хоть одним глазком» [11].

Виртуальность вовлекает и увлекает, ведя за собой. Революционная виртуальность рождает новые миры, тем самым способствуя трансформации реального мира, который рушится и трещит по швам от ударов виртуальных героев.

Оранжевая революция: виртуальные составляющие реальных процессов

Организация процесса

УПРАВЛЕНИЕ БОЛЬШИМИ массивами людей возможно только с помощью привлечения методов по организации и реорганизации виртуального мира, когда достаточно велика роль интерпретаторов, задающих то или иное понимание фактов и событий. Французская революция крушила Бастилию, чтобы освободить узников в количестве… шести человек. Однако созданный образ «диктатора» требовал соответствующего протестного реагирования.