Революция
Шрифт:
— Он подарил мне ее месяц назад, когда я был в Англии, — не унимается Ник. Теперь в его голосе сквозит мольба.
И я чуть не срываюсь. Я хочу бросить ему в лицо — что ему так сильно от меня нужно. Прощение. На секунду марево дури рассеивается, и я вижу в его глазах боль. Поэтому я молчу и терплю его. Этого ему мало, но на большее меня не хватит.
— Да врешь ты все, — говорю я. — Это не дяди Кита гитара. Ты ее в интернете купил.
Он улыбается.
— Не. Она правда его.
— Да? А что за марка? — спрашиваю я сощурившись.
— Ну… Фендер-фигендер какой-то… Не,
— Окей. Приду.
Я беру свои пакеты, прощаюсь и спешу мимо Арден. Если бы взгляды могли испепелять, от меня бы уже остался один пшик.
— Спасибо за приглашение, — говорю я, обращаясь к ней. Но Арден не снисходит до ответа. Она бережет слова для Ника.
— Чего ж ты не завалил ее прямо на тротуаре, Ник? Тебе же так хотелось. Думаешь, я слепая?
— Отвянь, Арден. Башка от тебя трещит.
Ах. Милые бранятся.
Я улыбаюсь, сворачивая на свою улицу. Перспектива зимних каникул уже не кажется такой унылой. Я решаю набрать Виджея — спросить, не пойдет ли он со мной к Нику. Помимо гитары, которую я очень хочу подержать в руках, на вечеринке будет куча других прекрасных соблазнов: скучающие мальчики-мажоры, ревнивые девочки-мажорки, прорва нелегальных веществ. Может, даже заряженный пистолет.
Это если мне повезет.
7
Увы. Мне не повезло. Совсем. Вечеринка — дерьмо. В прямом смысле слова. Я и десяти минут не провела в доме Ника, а жидкая белая струйка уже шлепнулась мне на плечо. Я поднимаю голову. На люстре сидит огромный зеленый попугай и чистит перышки.
Руперт Гуд, отец Ника, подхрамывает ко мне с кухонным полотенцем в руке.
— Яго, разбойник! — восклицает он, потрясая костылем. — Я сверну тебе шею! Общиплю, выпотрошу и запеку в духовке!
— Глупый господин! — кудахчет Яго и улетает портить вечер кому-то еще.
— Прости, дорогая, — произносит Руперт. — Эта птица — настоящая дрянь. Позволь-ка…
Руперт — актер. Он играл всех мыслимых шекспировских героев, снялся в куче авторских фильмов, а после четырех или пяти «Гарри Поттеров» стал звездой. Он больше не может играть, потому что весь трясется. Но голос у него по-прежнему завораживающий. До его голосовых связок болезнь Паркинсона еще не добралась.
Он вытирает с моего плеча помет, а я озираюсь. Обои в потеках, потолок в трещинах. На стене — выцветшая картина в потрепанной раме. На чьей-то куртке дрыхнет терьер, от него разит псиной. Повсюду разложены стопки сценариев. Если бы этот дом принадлежал кому-то другому, его отправили бы под снос. Но здесь живет сам Руперт Гуд, поэтому про дом пишут в «Воге».
— Что-то ты пропала, — говорит Руперт. — Раньше я часто видел вас с Марианной в кафешке на Крэнберри. Вы всегда заказывали кофе на вынос.
Он дружит с моей матерью. Точнее, дружил. Когда она еще была способна на дружбу.
— Просто куча дел навалилась. Выпускной проект, заявки в колледж, сами понимаете.
Руперт знает, что я вру.
— А по-честному, Анди? Как ты? — спрашивает он и пытливо смотрит на меня.
— Да нормально. — Я отвожу взгляд. Ему правда не все равно. И именно поэтому я
— Нормально? Позволь тебе не поверить, — произносит он. — Я, знаешь, когда думаю про тот день, всякий раз вспоминаю монолог Лира над мертвой Корделией. «Зачем живут собаки, лошадь, крыса — в тебе ж дыханья нет? Ты не вернешься!..» [20] Я нахожу большое утешение в работах мастера. А ты не пробовала? Шекспир задается такими глубокими экзистенциальными вопросами…
— Губка Боб Квадратные Штаны тоже ими задается. Но что-то у обоих напряг с глубокими экзистенциальными ответами.
20
Перевод Т. Щепкиной-Куперник.
Руперт смеется, хотя глаза у него грустные.
— Ник по тебе скучает. И я скучаю, — говорит он и обнимает меня. Люди часто меня обнимают. Видимо, это должно как-то помогать. По крайней мере им.
— Ладно, беги веселись, — улыбается Руперт и протягивает мне розовый бумажный зонт.
— Руперт, здесь не то чтобы солнечно.
— Это твой щит от пернатых, дорогая. Эдмунд, наш новичок, — сволочь похлеще Яго.
Я раскрываю зонт и брожу из комнаты в комнату, чувствуя себя как Чио-Чио-сан в поисках Пинкертона. Половина моих одноклассников торчат на кухне. Кругом пустые бутылки, смятые сигаретные пачки, попугаи и бумажные зонтики. Ника нигде не видно.
Кто-то протягивает мне бокал вина, я отказываюсь. Алкоголь плохо сочетается с моими таблетками. Смешивать то и другое — значит нарываться на побочки.
Я села на таблетки год назад. Меня отправили к психиатру, доктору Беккеру, потому что я не могла есть, спать и ходить в школу. Психиатра посоветовала Бизи, а отец заставил меня записаться на прием, пригрозив, что запретит заниматься с Натаном, если я откажусь. Предполагалось, что я буду обсуждать с доктором Беккером свои переживания, но я едва сказала ему пару слов, точнее три слова: «Пустая трата времени». Спустя несколько недель таких сеансов доктор Беккер прописал мне паксил. Потом золофт. Они не помогли, и тогда он посадил меня на трициклик, который я принимаю до сих пор. Если и это не сработает, придется пить антипсихотики.
Я продолжаю бродить по дому Гудов в поисках Ника. Мне жалко, что Виджей не пришел, — без него не с кем поговорить. Но сегодня субботний вечер и начало зимних каникул, самое время поработать над выпускным проектом. Он у него называется «Атом и Ева: технология, религия и битва за XXI век». Виджей уже умудрился взять интервью у пяти мировых лидеров.
Заглядываю в гостиную. Грохочет музыка. Кто-то обжимается на диване, кто-то на стуле, кто-то на полу. Над каминной полкой висит огромное черно-белое ню авторства Стивена Мейзела [21] . На снимке — леди Гуд IV. Ей двадцать три года. Она фотомодель. И ее почти никогда не бывает дома. Руперт это объясняет так: «Женщине с такой грудью дозволено вести себя, как ей заблагорассудится».
21
Известный фэшн-фотограф, который много лет снимает для журнала «Вог».