Революция
Шрифт:
Все эти сотни тонн камня, металла, золота, серебра, многие миллионы рублей, вложенные в московскую обитель князя, к тому же не единственную, служили нуждам одного лишь человека… Который уходил, не оставив наследников, и все его несметные богатства теряли смысл.
Император последовал сюда, даже не переодевшись после снижения аэроплана на Ходынке. Заявился в летной меховой куртке, бриджах и высоких сапогах. Только стащил очки-консервы с головы и перчатки с рук.
У спальни князя часовые лейб-гвардейцы взяли на караул.
Вздохнув
В спальне было довольно прохладно. Юсупов, обожавший свежий воздух, велел открыть окна. Московский ветер шевелил занавески и балдахин над кроватью – тяжелый от золотой вышивки, которую, как и другие драгоценности, не забрать с собой и не унести за порог вечности.
– Здравствуй, дядюшка, – сказал Георгий.
– Садись, племянник, – усмехнулся князь, лежавший на постели. – Надолго я не задержу. Мое время утекает. Спасибо, что приехал.
– Прилетел.
Юсупов, соглашаясь, прикрыл набрякшие веки. Он вырос в пору, когда не то что аэроплана – поездов не знали. Путешествие из Петербурга в Москву длилось неделями. Привыкнуть к тому, что телеграфическое сообщение моментально достигает северной столицы – по металлической проволоке или даже по воздуху, а троюродный племянник уже через несколько часов способен преодолеть эту дистанцию, поднявшись выше облаков, старик так и смог.
– Порфирий! Прочь поди, – сказал доктору, вскочившему при виде императора. – Нам нужно посекретничать.
Медик с поклоном удалился. Царь с умирающим остались лишь вдвоем.
– Чем могу помочь? – спросил Георгий. – Прислать целителя? Мои-то посильней посильнее твоего. Велю – и прилетит.
– Не нужно. Магия бессильна. Мне сто двенадцать лет! Тут никакой целитель не поможет. Омолаживающих чар пока не изобрели. Даже для царей.
– Зато сволочь Вильгельм не будет вечно жить… Прости. Он твой родственник тоже.
– С удовольствием уступлю ему свой гроб… Но не об этом я хотел говорить с тобою, Жора.
– Меня так пятьдесят лет никто не называл, даже ты. Слушаю тебя. Заранее обещаю: все, что смогу.
– Всего не надо. Ты знаешь, что наследника нет у меня.
– Двоюродные? – Георгий кивнул в сторону входа. – Мои лейб-гвардейцы едва не штыками и палашами их выпроваживали. Свора!
– Именно. Шакалы. Я не хочу, чтобы это… – старческая рука описала полукруг. – Досталось падальщикам. Поэтому позвал тебя – матерого хищника, а не трупоеда.
– Ты оставляешь мне империю Юсупова? Имения, банки, заводы, товарищество радиотелеграфической связи в Сестрорецке?
– Да. Сейчас привезут нотариуса.
Голос умирающего был слаб, но тверд.
– Не стоит, дядя, – решил государь после минутного размышления. – Дума вывернет все это и обратит против меня. Завещай Отечеству.
– Но ты же не абсолютный
– Государство – это очень в большой степени я.
– Хорошо. Но жаль. Всего жаль. Я рассчитывал на приемного.
Георгий откинулся в кресле и закинул ногу за ногу.
– Федор сделал больше, чем рассчитывали. Жаль, не уберегли.
– Ты был там. Неужели он действительно скомандовал: «Огонь на меня»? – старик даже приподнялся на постели.
– Преувеличение. Знаешь, какой разброс у 305-миллиметровых снарядов при пальбе более чем на двадцать километров? Скорее – не повезло. Но смелый был, коль туда полез. Прекрасно знал, чем грозит.
С минуту они помолчали, отдав дань памяти Федору. Затем их уединение нарушил деликатный стук в дверь. Гвардеец доложил:
– Господин нотариус изволили прибыть.
Князь поставил размашистую подпись под документом, передающим имущество Юсуповых до последнего треснутого черпака в доход казны. Старческие губы тронула ехидная усмешка. Он представил выражение лица кузена, его супруги и их испорченных, разбалованных детишек, когда узнают, что не получат и ломаного гроша.
Император взял завещание. Прочитав, расписался, высочайше засвидетельствовав последнюю волю Юсупова. Но, оказывается, это было еще не все.
– Георгий! Слушай меня, – произнес князь, когда они снова оказались наедине. – Ты пестуешь свои боевые навыки?
– Да, но без усердия. Времена меняются, дядюшка. Выход один на один с вражеским монархом, чтоб в честном бою решить исход войны, больше относится к былинам и легендам, чем к реалполитик. Смерть кайзера, я полагаю, не решит проблему.
– Так-то оно так. Не только в стервеце Вильгельме дело. Уходят славные, большие времена. Мы, Осененные с сильным даром, были столпом общества, его основой. Приемный сын мой, Федор, хотя и заполучил Зеркальный Щит, сам же способствовал переменам. Сотня простецов с его пулеметами запросто уложит любого боевого мага. Всего-то сотня необразованных крестьян! Так что победит не тот, у кого древние корни высокого рода, кто благороден или знатен, а кто больше соберет толпу со стрелялками. Уходит и мораль. Деньги для меня ничего не значили, потому всегда шли ко мне. Нонешнее поколение только о деньгах и толкует. Другие нравы.
– Скажешь, Осененные были безгрешные? Не смеши меня.
– Какое там… Вспомни, Жора, себя самого в юности. Лет шестьдесят назад. Хулиганил. Дерзил. Сладу с тобой никакого не было. Но даже тогда, в лихой молодости, ты имел понятие о чести. Теперь оно не у всех. Ой, не у всех… А ты – символ. Носитель морали.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Возьми мой дар. Выдержишь?
Умирающий распахнул шелковый халат и сдвинул вниз исподнюю рубаху под ним. Ткнул пальцем в амулет.
– Германский? – удивился император.