Революция
Шрифт:
– Германский, – подтвердил Юсупов. – Попросил Вильгельма – еще задолго до войны. Тот уважил просьбу. Как знал, что буду умирать, и надо будет поделиться даром. Снова спрашиваю: выдюжишь?
– Уверен – да. У меня защитный дар. Но…
– Нет времени ждать, пока окочурюсь, – перебил Юсупов. – Не бойся Жора. Не заставлю ждать. Самому уж надоело. Отойди.
– Что?
– Беги на дальний конец спальни. Вдруг зашибу ненароком. Прощай!
Под балдахином над грудью старика возникло мокрое облачко. Ткань моментально отсырела. Осененный повелительно взмахнул руками. Из облачка ударили ледяные
Император закрыл глаза усопшему. А потом снял с его шеи амулет и сжал в ладони.
Запоздало понял: переоценил свои силы!
На сдавленный крик императора в спальню ворвались лейб-гвардейцы. Старший наряда моментально решил: покушение! Юсупов убит. Государь катается по ковру, пораженный неведомой магией, кричит, руки и ноги дергаются, изо рта хлещет пена, из ушей – кровь…
Но Георгий вдруг затих и поднялся на ноги. Посмотрел на амулет в своей руке и бросил его на кровать к покойнику. Вытер рот платком.
– Полковник! – приказал командиру лейб-гвардейцев. – Распорядитесь тут прибраться. Я срочно возвращаюсь в Петроград.
– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – вытянулся Осененный. До него дошло, свидетелем чего он стал.
По дороге к вестибюлю главного входа, за которым императора ждал лимузин и несколько авто охраны, Георгий успел поблагодарить судьбу, что оправился от шока, вызванного перетоком магии. Мог и умереть. Потом принялся размышлять, что делать с внезапно свалившимся на голову богатством.
Предприятия Юсупова, своего рода империя внутри Российской империи, приносят огромную прибыль. Одни только налоги составляют многие миллионы в год. Хватает и ненужной роскоши. Поместья и усадьбы… Взять хотя бы этот вот дворец. На него не найти покупателя. Одно только содержание дворца, как видится, обходится в десятки тысяч в месяц…
Так, решено. Подарим дом Московскому императорскому университету. Хватит ютиться на окраине, а то ректор надоел вечными жалобами, что ему нужно здание не хуже, чем у Петроградского императорского на Васильевском острове. В довесок к нему пусть забирает хоромы Юсупова, что на Воробьевых горах, и отстанет.
Счета Юсупова покроют, наверное, ближайшие военные расходы. Вооружить французов. Воины они, конечно, никакие, но есть среди них зуавские и сенегальские полки, с набранными в них воинственными африканцами. Коль дать аэропланы и бронемашины да ассигнования на жалование офицерам и унтерам, можно сформировать русские добровольческие батальоны и авиаотряды во Франции. Под французским триколором, конечно. Россия не воюет, она – миролюбивая…
Разучившийся воспринимать чью-то смерть близко к сердцу еще в первые полсотни лет своей жизни, Георгий, спускаясь по лестнице на первый этаж, уже не вспоминал о том, чье сердце только что остановилось. Всецело погрузился в финансовые планы, которые еще нужно будет согласовать с треклятой Думой. Там левые будут орать в три горла, что дополнительные доходы казны следует пустить на учреждения призрения, медицины и образования – не на войну. Ничего, утрутся.
– Ваше Императорское Величество!
Сминая цепочку лейб-гвардейцев, у подножья лестницы буянила родня Юсупова, жадно глядя на царя. Ждут
– Его светлость изволил принять смерть от собственной магии, как истинный Осененный, – объявил и двинулся вперед, но наперерез ему протиснулась графиня, дама объемного телосложения, просто так не обогнешь.
Естественно, ее интересовали отнюдь не обстоятельства ухода родственника в мир иной. Шакалы видели нотариуса.
– Вы же его душеприказчик, Ваше Императорское Величество! – запричитала баба. – Как он распорядился? Умоляю…
Графская семья не бедствовала, невооруженным глазом видно. Но ведь всегда хочется большего, пусть даже незаслуженно. «Как, наверное, ликовали, прочитав о гибели Федора», – подумал вдруг Георгий и веско обронил:
– Вам не оставил ничего. Посторонитесь.
Обойдя препятствие монументальных форм, император двинулся к дверям и услышал позади шорох юбок, затем оханье прислуги. Графиня повалилась в обморок.
В машине он продолжил обдумывать судьбу юсуповских капиталов.
Был еще один момент, о котором монарх не рассказал умирающему. Когда доложили, что тело героя не найдено, Георгий вызвал Осененного-провидца. Слабенького, но какой есть.
Тот рыскал по полю боя под Ригой дня три. Побывал у каждой воронки, вырытой разрывом морского «чемодана». Потом доложился:
– Что-то непонятное произошло, мой государь. Я не увидел следа смерти князя, но и живым его не вижу!
– Поясни, – буркнул император, попивавший кофе в походном шатре.
– Как только всматриваюсь, его след начинает двоится. Как будто он – не он. Или их двое… Понятия не имею, что это значит, такое не описано ни в одном трактате!
– Значит, ты плохой провидец, – заключил Георгий. – Ладно, поклянись, что будешь нем как рыба. Свободен! – приказал, когда Осененный выполнил монаршую волю.
Провидец, сам того не зная, навел Георгия на мысль. По приказу императора подняли документы о гибели родного сына князя. Там он прочитал про перстень, из которого случилась схватка Осененных. Отчеты полицейских сообщали, что его нашли, но с выкрошенным камнем, таившаяся в нем душа исчезла. А если нет? Вдруг она вселилась в Кошкина, который с той поры стал удивлять своим талантом? Какого прежде в нем не наблюдалось… Такое может быть? Вполне. Провидец же не догадался, хотя невольно подтвердил, что Кошкин уцелел. Сейчас скрывается. Почему – не ясно. Но для России это хорошо, пусть продолжает в том же духе.
Глава 7
Поезд неторопливо пересекал Германию, направляясь с севера на юг. Равнинная низменность у Эльбы за окном сменялась холмистыми ландшафтами. Ближе к границе Швейцарии вдалеке показались горы.
Все больше ощущалась весна. На станциях Федор выходил на перрон, прикрывал глаза и жадно втягивал теплый воздух с примесью угольного дыма, но, тем не менее, апрельский, освежающий. Юлия терпеливо стояла рядом.
– Больше года так не наслаждался, – признался ей Федор. – Скрывался под видом замарашки. Воевал. Вкалывал за гроши на «Ганомаге», не имея ни денег, ни документов, чтоб уехать из Гамбурга. Все время в страхе, что изобличат. Что, собственно, и случилось. И вот теперь просто радуюсь жизни.