Революция
Шрифт:
– Не считая «мелочей» – как ты остановил наступление бошей в Мюнхене и уничтожил главную магическую святыню Рейха?!
– Это скучно и неинтересно для дамы. Главное – долго. Иди ко мне!
Причина, заставившая прервать беседу, требовала безотлагательного действия, растянувшегося на очень сладкие полчаса. Успокоившись, Юлия потянулась всем телом как кошка и заботливо спросила:
– Милый, а ты обедал сегодня? Вечер скоро.
– Только завтракал в поезде. Признаюсь, другой голод был сильнее, а утолять его приятнее. Скажи мне имя того пламенного коммуниста с доберманом.
– Вольфганг. Как у Моцарта,
Приодевшись, Федор выскользнул из комнаты и отправил некомпозитора в ближайший ресторанчик Фрайзинга. От кайзермарок тот отказался, они здесь не в чести, взял тридцать франков.
Выйдя на крыльцо, Федор лениво зевнул. Встреча с Юлией стала очень осязаемой, конкретной точкой в приключении, начатом участием в Баварской революции и вылившимся в уничтожение замка магов – невольное и незапланированное, но крайне удачное. Главное – удалось смыться и вернуться в относительную безопасность. Для кайзеровских властей он снова мертв. Тем более, что проку от его «воскрешения» и поимки не много – амулет-то не всучить. Разве только открутить голову мести ради, но это мелко, низко. Кайзер – негодяй, но он велик и на ерунду не разменивается.
Федор прислушался к своим ощущениям. Внизу живота и в паху – опустошенность. Не беда, достаточно впрыснуть туда крошку магии, меньше, чем он потратил на лечение простуды после ночевки в лесу под Вюнненбергом, и сил будет столько, что снова ворвется в комнату Юлии, срывая на ходу полицейский китель, и еще раз «накажет» по полной. А потом еще раз, без перерыва… Нет! Она – не Осененная. Силы ограничены, не больше чем у обычной женщины. Нельзя требовать невозможного. И так показала чудеса сексуальности, намного превосходя себя прежнюю. Наверно, начиталась фривольных французских книжек, а не только «Шерлока Холмса».
Приблизилось тарахтенье автомотора, скрип тормозов, скрежет переключаемой на нейтраль передачи. Хлопнула дверца, Федор услышал за забором голос Троцкого, отдающего распоряжения шоферу.
Встречаться с ним сегодня не хотелось. Надо бы, но это – долгий разговор. Душа его желала другого, и не только лишь душа.
Он торопливо вернулся в комнату, где услышал:
– Быстрее же обними меня! Не представляешь, как одиноко на широченной кровати в Ритце.
Юлия набросилась на него, словно и не было недавних часов страсти. Обвила руками, опрокинула на спину. Пальцы, увенчанные аккуратными, но острыми коготками, вцепились в грудь Федора, ногти причинили боль, впрочем – приятную. Входя в экстаз, запрокинула голову, застонала! Задрожала всем телом.
На миг ему показалось, что клыки ее больше обычного. Или это просто наваждение от хищного поведения подруги? Нет, потом рассмотрев, успокоился: нормальные. Привидится же…
Следующий этап наслаждения отложился из-за стука в дверь.
– Лежи, майне либе полицай, – шепнула Юлия. – Это наш охранник.
Она надела халат на голое тело и отбросила щеколду. Вошел Вольфганг. С коммунистическим приветом в комнату проникли: печеная свиная рулька, картофельные кнедли, куски альпийского сыра, ранние овощи, душистый хлеб и здоровенная бутыль с пивом. Посыльный спросил: не нужно ли что-то еще? Сдачу не вернул и, судя по всему, остался тем доволен. Вряд ли его заработок будет пожертвован на мировую пролетарскую революцию.
Юлия расставила
Федор с удовольствием присоединился. Отведав пива, выдал единственную претензию: гитары нет, а то бы спел.
– Знаешь… Ты пел мне, когда был далеко. Я закрывала глаза, представляла твое лицо и буквально наяву слышала: «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…»
– Правда?
– Да! А еще: у нас дома детей мал-мала. Хоть, на самом деле, пока не одного.
– Будут… – Федор вдруг подпрыгнул, опрокинув бутыль с пивом, и едва успел ее поймать. – Я же не пел тебе «Чайф»? Откуда…
– Понятия не имею. Может, мурлыкал под нос, мне и запомнилось.
С каждым часом она все больше удивляла.
– Наверное…
– Я сейчас дам тебе полотенце. Вытри жирные руки от рульки, обними меня и спой. Без гитары.
Петь в голос сидя, поджав ноги и на очень сытый желудок, было немного неловко. Он сдвинул остатки провизии на край ложа, привлек Юлию к себе и начал, больше шепотом, чем в голос:
Я уеду, уеду, уеду. Не держи ради Бога меня. По гусарскому звонкому следу, Оседлав вороного коня…[1]Она дослушала, практически не шевелясь. Едва дышала. Не наградив поцелуем по окончании, решительно отстранилась и заглянула Федору в глаза:
– Не уедешь. Не отпущу. Никогда. Ни на какую революцию, ни на какую войну. Ни к бабам, ни к мужикам. Хватит! Я слишком много страдала, пока ты был далеко.
Женские пальцы сжали его колено. Властно, требовательно.
– Хорошо! – Федор нежно прикоснулся к ее щеке.
– Ты идиот? – первый раз за весь восхитительный день прорезался Друг. – Добровольно подписался на пожизненное лишение свободы.
В ответ получил только раздраженное «отстань».
А на коридоре послышались шаги, раздались голоса двух мужчин.
– Они здесь, – отчитался привратник.
– Герр Клаус! Сударыня! Незамедлительно нужно с вами поговорить, – потребовал Троцкий.
– Не отвечай! Успеется, – упредила Юлия.
– Денег будет просить? – усмехнулся Федор.
Говорили они тихо, притворяясь, что в комнате никого нет или все спят. Хотя и так все очевидно.
«Политическая проститутка» ушел, предложив зайти к нему при первой возможности.
– Просил, – сообщила Юлия. – Полмиллиона франков на оружие. Я не дала.
– Почему?
– Потому что в газетах писали – он с Либкнехтом устроил митинг, провозгласили продолжение революции в Баварии, теперь – против заводчиков, юнкеров, банкиров и прочих угнетателей рабочего класса и трудового крестьянства. А еще писали, что, если Бавария ослабнет в результате внутреннего хаоса, Пруссия немедленно воспользуется и присоединит ее назад, а народ уже повторно не поднимется. Люди устают от беспорядков и безвластия. Я б снабдила их оружием – они б сгубили бы все. Не за это ты боролся.