Ревущие сороковые
Шрифт:
У банка наши машины долго не стояли. В Кейптауне все делалось быстро, чтобы угодить клиентам.
На аэродром мы прикатили прежде времени: до вылета самолета в Скандинавию оставалось более двух часов. Не бездействовать же китобоям столько времени? Был немедля отыскан бар и оккупирован всей компанией: норвежцы первым делом захватили вращающиеся тумбы у стойки, а затем оглушающим хохотом и выкриками вытеснили скучающих за столиками пассажиров.
Бармен запустил музыкальный автомат. Зал наполнился грохотом тамтамов, бумканьем банджо и воем свистулек. Под
Мы с боцманом хмельного не пили, налегали на бодрящую «кока-колу» и чувствовали себя хорошо.
Прощаясь, Хаугли расцеловал сначала боцмана, потом меня и сказал, что такие друзья, как мы, были у него только в партизанском отряде, что он нас никогда не забудет.
К концу Сигге так расчувствовался, что стал утирать слезы. Это, конечно, умилило китобоев, у которых трудно вышибить слезу, и даже вызвало несвойственный северянам энтузиазм. Норвежцы подхватили на руки своего растроганного соотечественника и гурьбой понесли к самолету.
Оставив опечаленного Сигге на попечение двух молодых стюардесс, мы с боцманом еще раз помахали ему фуражками и поспешили к выходу, чтобы оторваться от компании загулявших норвежцев.
В порту нас встретил обеспокоенный старпом «Косатки».
— Что вы в городе учудили? — спросил он. — Стайнов уже вызывал меня к себе. Мечет громы и молнии. Приказано с «Косатки» никого больше не отпускать в город. Сорвачев видел, как вы пьянствуете и буйствуете на центральной площади. Вы хоть к замполиту сходите и доложите о своем прибытии, — посоветовал он. — Он увидит, что вы не пьяны.
Не раздумывая, мы с боцманом поспешили на «Салют» и разыскали Куренкова.
— Кто из вас верховодил пьяной ватагой норвежцев? — строго спросил замполит. — Кто по деревьям лазал и валялся на площади?
— Такую чушь может выдумать только Сорвачев. Никто из нас ни того, ни другого не делал, — ответил Демчук. — Для этого надо упиться до белой горячки. А мы, как видите, трезвы.
Я без утайки рассказал все, как было.
— За то, что вы отправили домой Хаугли, хвалю, а за пьянку — на партийное бюро вызову, — пообещал Куренков.
— Но мы совершенно трезвы, — заверил я.
Дыхните! — уже с улыбкой потребовал замполит.
Убедившись, что мы действитено абсолютно трезвы, он удивился:
— Чего же на вас Сорвачев клевещет?
— Он на нас зуб имеет еще с того времени, когда мы на «Пингвине» плавали.
— Ну, хорошо, я с ним серьезно поговорю. А вас еще раз благодарю за Хаугли. Коммунисты всюду должны помогать друг другу. Вы доброе дело сделали.
Перед самым выходом флотилии в море радист-оператор «Салюта» на специальной удочке спустил мне радиограмму.
— Поздравляю с прибавлением! — крикнул он. — Приму ответ в двадцать слов, строчи быстрей.
Леля в радиограмме сообщала: «Родила тебе здоровущую девочку тчк Чувствую себя
Это известие так меня обрадовало, что я прямо с мостика закричал:
— Братцы! Я стал папашей!
Узнав о новорожденной, косатковцы трижды прокричали «ура» в ее честь и столько же раз подбросили меня вверх. Только после этого я был освобожден и отпущен сочинять ответную радиограмму.
На обратном пути все повторялось с такой же последовательностью, какая бывает, когда запускают известный фильм с конца. Мы постепенно сбрасывали с себя одежду, опять вытаскивали из душных кают и кубриков матрацы и устраивались спать под открытым небом. Двигаясь на север, мы из осени через полосу вечного лета спешили навстречу весне, начинавшейся в другом полушарии.
Лежа на спине, я опять смотрел на небо южного полушария. Возле созвездия Южного Креста чернел таинственный «Угольный мешок» — пространство, лишенное видимых звезд. Оно всегда меня интересовало. «Неужели люди не пронижут его мощными телескопами и не разглядят, что скрывается за этой угольной тьмой?»
В пути нам явно не хватало китобаек Улы Ростада. С ним по вечерам было веселей.
Днем мы приводили в порядок отчетность по журналам и ведомостям, сдавали флагману запасы линя, гарпунов, пороха и одновременно наводили лоск на судне.
На флагмане пришлось снимать деревянный настил разделочной палубы и выбрасывать за борт, чтобы избавиться от тошнотворного, все пропитавшего запаха китовой сукровицы.
В Гибралтаре норвежцы должны были сойти на берег. Здесь наши пути расходились. Но местный консул норвежцев, зная, какими буйными бывают китобои на берегу, попросил капитан-директора «Салюта» не высаживать его соотечественников в Гибралтаре.
Пока мы запасались горючим, к «Салюту» на рейде подошел пароход «Осло-фиорд» и с борта на борт принял пассажиров.
За много месяцев совместного плавания норвежцы завели друзей среди салютовцев.
Прощаясь, они крепко пожимали руки нашим морякам.
Мы с китобойцев махали им шапками. А когда «Осло-фиорд», трижды прогудев, двинулся в открытый океан, русские китобои торжественно выстроились вдоль бортов и пожелали норвежцам счастливого плавания.
ВСТРЕЧА
Много дней мы провели в океане, не сходя на берег. Попутный ветер дул в корму, словно подгонял нас. Форсированным ходом мы пересекли Средиземное море и ночью подошли к Дарданеллам.
Огни по всему побережью оказались погашенными. Пролив был узким, как река. В ночной мгле опасно было плыть меж незнакомых берегов, тонущих в густой, темной зелени. Но мы смело двигались за флагманом, ориентируясь по кильватерной струе и приборам.
Наконец пройден и Босфор, за кормой осталась узкая полоска ворот в турецких бонах, загораживающих вход в пролив. Нас встретил родной черноморский ветер. Пахнуло родиной.