Рейд на Сан и Вислу
Шрифт:
Что же это за химера такая — линия фронта? Конечно, все мы, пересекавшие ее в тот новогодний день, — и пушкари, и обозники, и командиры, — понимали, что на север от нас фронт ощетинился железом и ощерился траншеями до самого Ленинграда, а южнее — под Житомиром — только что отгремело ожесточенное танковое сражение. Но здесь — «фронтовые ворота», и этим сказано все. Да и там — на север и на юг от нас — есть такие бреши и глухие места, через которые можно незаметно для врага переходить фронт среди бела дня: перевозить пушки, обозы, проводить батальоны
А знают ли о таких «фронтовых воротах» наши ученые мужи? Ватутин, во всяком случае, знал. Вскоре он мастерски использовал их для крупной фронтовой операции. Хорошо знал эти «ворота» и понимал их значение и Никита Сергеевич Хрущев, непосредственно руководивший действиями сотен партизанских отрядов.
…Отвлеченные размышления о тактике и оперативном искусстве вскоре сменились вполне конкретными делами и впечатлениями, встречами и мимолетными дорожными беседами. На лесных бивуаках кипела жизнь. Люди несли службу. В глубине леса стлался дым костров — там варили обед, пекли картошку, стирали белье. У землянок читали сводки Совинформбюро, газеты, письма, чистили оружие.
Вот попался на нашем пути целый поселок врытых в землю бункеров. Это — и доты и жилье одновременно.
Мы — в партизанском крае.
7
Ночь на второе января провели в расположении батальона Брайко.
— Петя теперь уже окончательно стал командиром батальона, — говорил, умываясь снегом, Андрей Цымбал. — До сих пор ему что–то не везло.
Действительно так! Только принял Брайко командование батальоном, повоевал недельки две, как с Большой земли из госпиталя возвращается по излечении организатор Кролевецкого отряда, он же и комбат, Кучерявский. Пришлось сдавать батальон и впрягаться снова в штабную лямку. Кучерявский покомандовал, отбыл куда–то «в распоряжение» — батальон принимает Подоляко. Ранило Подоляко — опять комбатом Петя Брайко. Только развоевался как следует, вторично появляется Кучерявский…
Вспоминаю любимца всего нашего соединения Валентина Подоляко. В Карпатском рейде в бою с четвертым полком СС сложил он в селе Рашковцы свою буйную голову. Кучерявский же, раненный, улетел после Карпат в Москву. Теперь Брайко твердо обосновался на положении комбата, хотя фактически он командует этим батальоном с той поры, как мы отошли из Карпат.
Петя Брайко — маленький, стройный, юркий, всегда собранный. Талия туго перетянута офицерским ремнем, слева — кожаная сумка и планшет, справа — кобура с трофейным пистолетом. Язык точный, военный. Вот только голос подводит: тоненький, бабий голосок, никакой солидности. Да и характер… Но об этом потом.
В обычном товарищеском обиходе первое, что обращает на себя внимание, — это Петин смешок, ехидный и быстрый какой–то, будто горох
— Обстановка на нашем участке вполне благоприятная: фронт с тыла мне прикрывает четвертая гвардейская. Та самая, что без солдат. Хи–хи–хи…
— Это как же понимать: фронт с тыла? — спрашиваю я.
— А я по приказу Ковпака держал оборону фронтом на восток. А теперь это наш тыл.
— Ну, ну, продолжай….
— А с севера сидят в лесах те, что с красными ленточками. Петушки, одним словом, хи–хи–хи… На западе наши батальоны Кульбака, Матющенко, там же — штаб, а теперь уже и батарея… на волах, хи–хи–хи… А на самой железке, под Олевском, это ж надо придумать, хи–хи–хи, линия Бакрадзе. В общем, воюем… на одном боку. Перевернулся на другой бок и снова воюю, хи–хи–хи…
Не пойму я, что тут смешного. По всему видно: жалуется комбат, что около месяца просидел в обороне.
Только перед моим отъездом Брайко подошел к тачанке и уже серьезно, без хихиканья, приложил руку к папахе, которую он лихо наловчился носить еще в Карпатах:
— Разрешите обратиться с просьбой, товарищ подполковник?
— Слушаю…
— Дайте мне в батальон старшего лейтенанта Цымбала…
Мне не понравилась эта просьба:
— Что это ты? Опять в замы захотел?
Брайко молчал.
— Отчего ж не хихикаешь?
— Я прошу его комиссаром в батальон.
Пришлось задуматься. Шуточки кончились, надо принимать решение. Цымбал, с рукой на черной перевязи, в черной кубанке с малиновым верхом, стоял в стороне, похлопывая себя нагайкой по голенищу. Эту нагайку с вечера я видел у Брайко. Обменялись — значит, друзья…
— Погоди, Петр, дай разобраться… Покажи–ка, браток, свое войско.
Мы объехали расположение батальона. Когда возвращались, Брайко, следовавший верхом рядом с тачанкой, ожидающе взглянул мне в глаза:
— Какое впечатление, товарищ командир?
— Противоречивое, комбат.
Хихиканье застряло в горле у Брайко. Он настороженно замолчал.
— Службу люди несут хорошо. Поздоровели…
— Да, отъелись маленько после карпатской голодухи…
— Оружие держат в порядке. Много новеньких?
— Тридцать шесть человек…
— Но вот что, комбат. Вроде жирком обросли твои люди. Как ты сам не замечаешь этого?
Комбат залился своим смешком:
— Хи–хи… Так дело же за приказом. Не от нас зависит. Будет приказ к маршу…
— Приказ, Петя, будет.
— Дней десять на подготовку и…
— Доложить о готовности к маршу завтра вечером, — приказал я.
Брайко даже обомлел от удивления, натянул поводья, отчего его верховой конь прижал уши.
— Вот это я понимаю! — сказал он с неподдельным восхищением. — Разрешите ехать выполнять, товарищ командир?
— Да поедем уж вместе. Через полчаса — час двигаю в Собычин…
В Собычине располагался штаб нашего соединения. А соединение было разбросано в радиусе до полусотни километров. Стояли гарнизонами — партизанский край.