Рейд на Сан и Вислу

Вершигора Петр Петрович

— Какой же из молчуна политрук? — спросил кто–то из олевцев. — Ни доклада сделать, ни беседы провести…

— В засаде с ним хорошо сидеть, — вздохнул Платон Воронько. — Или на диверсии.

— Так — то в засаде!.. А как на политработе управляется с таким характером? — удивился Слупский.

— Тут не в разговорах, товарищ лейтенант, дело. Тут зависит, кто с каким подходом к бойцам–партизанам… И главное — к мирному народу. В общем, какой из него политрук, я сам не знаю. Об этом начальство пусть раздумывает. Им виднее. Но что молчун он, так это точно. И, кроме всего прочего, украинец. Слобожанин наш.

— Упрям? — уточнил венгр Тоут.

— Не то чтоб без толку упертый, а так, можно сказать, настырный, и привычка у него знаешь какая? Вот задают ему, скажем, вопрос. Он встанет, как колодезный журавель, выпрямится, ногами посучит — видать, думка у него

от ног вверх идет, — настоящий рейдовый партизан. Потолчет, значит, землю немного, подумает с минуту. Затем вытянет правую руку кверху, шапку на лоб сдвинет, постоит–постоит. Два пальца на это самое место сзади шапки покладет. По–украински оно потылицей называется. Ну, почешет потылицу еще с минуту, а потом уже и скажет слова два — три, от силы пять. И замолчит.

— На полчаса?

— Как когда. Когда и на час. А то, может, и на целый день. Твердый человек. Комиссар его на переговоры с бандеровцами посылал. На Горьгни и на Случи. С Ганькой да с Бородой — втроем. Ковпак тогда говорил комиссару: «Правильная делегация, хай они попробуют з Мыколы слово вытянуть. Цей лышнего не скаже. Подорвутся, пока из него вытянут не то чтоб секрет какой, а и просто балачку про погоду или там про другие нейтральные дела. А Борода — обкрутыть Бандеру круг пальця, цей и выбрешется…»

— Так шо ж все–таки на Припяти? И выговор и благодарность, говоришь? Как же он их схлопотал? — перебил опять Платон Воронько.

— Поставил, значит, Мыкола расчет и пушку между штабелей. Подчиненные номера у него шустро действовали, без единого слова команды. Как–то они научились своего командира по носу, по пальцам разбирать. Нагнулся Мыкола, через ствол глянул и замер. Одни только пальцы ходят по системе наводки. А сам будто прилип к орудию. Чуть–чуть ногой шевельнет — мигом хлопцы правило налево. Нижним бюстом Мыкола поведет — враз укопали. Подбородком своим кивнул кверху — хлопцы снаряд в пушку р–раз — готов. А в конце цей подготовки Мыкола вынул пистолет и вступительную речь сказал.

— Объяснил, значит, задачу?

— Ага. «Хлопцы, будем топить хлот». А снарядов для пушки было у него тилько восемь штук. Потому и пришлось Мыколе речь держать.

— Раз снарядов в обрез, тут уже без речи не обойдешься, — засмеялся кто–то из связных.

На него зашикали, а Цымбал продолжал:

— Конечно. Пистолетом помахал и каже: «Як хто мне без команды стрельнэ, так девять грамм между глаз… Понятно? Мелочь там всякую — катера или баржи, то хай бронебойщики и минометчики кончают. А мы будем топить самый бильший пароход. Вольно! По номерам разойдись!..» А номера стоят как истуканы, глаза повылупили. Такой длинной речи от своего командира им никогда слыхать не приходилось… Однако скоро опамятовались и стали ждать. Лежат на песочке, загорают.

— Понятно, — засмеялся нетерпеливый Вася Коробко, — прозевали, и за это выговор Мыколе?..

— Подожди, не лезь поперед батька…

— Значит, пушка Мыколы и наша вторая рота на самом берегу. Ну, а сбоку Аревичей, на песчаной высотке, возле сосенок, комиссар наблюдательный пункт выбрал. И дед наш туда вышел. Глядят. Припять как на ладошке оттуда. Ближе к полудню показались на реке дымки. Потом загудело. Стали сиренами они перекликаться. Гундосые у них такие гудки, не то что наши на Днепре или на Волге. Ковпак матюкнулся. Связные сразу во все стороны, к реке. Поняли, значит, команду: приготовиться, без приказа не стрелять, запускать их в мешок огневой. Уже два глиссера — один настоящий, второй так, на катерок смахивает, дымит на угле или, может быть, на мазуте — мимо нашей роты проскочили. Молчим. Прошел еще один пароходишко, небольшой, вроде буксира. Не стреляем. Баржа самоходная плывет, и на палубе у нее полно пехоты. Как потом оказалось, рота речной полиции была там погружена. Ну, тут дали команду, и сразу со станкачей и ручников ту палубу зачали стричь да минами накрыли. Полицаи в воду прыгают, плывут к берегу, а их тут автоматами… Вслед за баржей еще один буксиришко и один катерок проскочили вниз. Там их Кульбака потопит, думаем, — стоял батальон Кульбаки ниже, у самого моста.

— А говорил — всего пять пароходов?! — не выдержал опять Вася Коробко. — Уже шесть получается…

Цымбал отмахнулся:

— Говорил же я вам, що вначале двадцать шесть насчитали, а к концу только пять оказалось: точных данных разведка не добыла… Так вот шесть штук прошло, а може, и семь, но упомню. А Мыкола молчит. Дед стоит на своем наблюдательном, в бинокль смотрит. Бой в самом разгаре. Он и опрашивает комиссара: «А що это наша пушка не стреляе?»

Комиссар не отзывается. «А ну, малой, скачи выясни и доложи, почему пушка не стреляет»… «Малой» — это связной наш, Семенистый Михаил Кузьмич. Самый шустрый!.. Тот, конечно, на коня и — галопом в пойму. И как раз в это время на реке показался самый большой пароход. «Лейпциг» его название было. Мыкола встал во весь свой длинный рост, прижался к казеннику, руку на наводку положил. «О цэ наш», — молвит. Номера замерли. А Мыкола подпустил пароход поближе и одним снарядом как даст ему прямо в машинное отделение. Капитан, видать, хотел пластырь на пробоину поставить, рулем судно на правый борт положил. Но не рассчитал, повернул слишком круто вправо и на мель посадил своего «Лейпцига». Мыкола опять встал во весь свой рост и говорит: «Этому хватит!» А «малой» по лугу скачет во весь опор. Осталось ему до Мыколы метров сто, как с того «Лейпцига» очередь из пулемета. «Малой» — кубарем с коня. Руднев смотрит с НП в бинокль. «Не видно — убило чи ранило малого?.. Или, может быть, сам спешился?» Рассвирепел тут Ковпак: «Комиссар, я до пушки, порядок наводить». На коня вскочил и — галопом к тем штабелям сплавного леса. Но скачет хитро, зигзагом, вдоль складок на луговине. Доскакал. На полном ходу с коня слетел, бросил поводья за штабелем леса и с нагайкой подбегает к пушкарям: «Сметанники! Туды–растуды и обратно! Кто командир орудия?» Мыкола встает во весь свой длинный рост. Под козырек взял. «Почему пушка не стреляе?» — кипит Ковпак и плеткой перед самым носом Мыколы размахивает. Мыкола вже хочет ответить, но ему надо вперед подумать минуты две.

— А потом двумя пальцами потылицу чесать, — залился смехом Вася Коробко.

— А рука занята — под козырек держит… Ковпак совсем терпение потерял. «Чертовы вы боги, а не артиллеристы. Вам бы сметану только собирать да за бабьи подолы держаться. Выговор командиру орудия!» Тут как раз подлетает к нам командир батальона, наш геройский Петро Леонтьевич Кульбака, бывший кооператор и дуже дипломат. Всегда имел к Ковпаку подход. Пушка значится за его батальоном, а выговор лишний в батальоне, конечно, ни к чему. Понимает, что говорить сразу наперекор нельзя: уж очень командир разгорячился. Начал издали, с рапорта. Тоже руку под козырек и завел на всю катушку: «Товарищ командир, Герой Советского Союза…» Такой рапорт заставил командира немного поохолонуть. Усмехнулся даже: «Ну, шо там у тэбэ?» А Кульбака на прежней ноте: «Так я насчет того орудия, товарищ командир, Герой Советского Союза…» — «Почему ж пушка твоя на стреляе?» — вже поласковее пытает Ковпак. «А не стреляет потому, что она, товарищ командир, Герой Советского Союза…» Дед опять становится строже: «Да знаю вже, герой, герой… Ты мне прямо говори, почему не стреляе?» — «А не стреляет она потому, товарищ Герой… извиняюсь. Не стреляет потому, что он и одним снарядом в пароход попал». Ковпак вроде задумался. Посмотрел на обоих, подошел поближе к штабелям и выглянул. Пароход стоит как на привязи. Его теперь до следующего половодья с мели не стащишь. Хмыкнул дед я до Кульбаки: «Попал, говоришь? А чого пароход не тонэ?» — «Потому не тонэ, товарищ командир, Герой Советского Союза… Не тонэ потому, что сел на мель!» — «А ты не брешешь?» — спрашивает Кульбаку Ковпак. «Да хиба ж я когда вам брехал?» — обижается кооператор. «Ну ладно, выговор снимаю, объявляю благодарность», — говорит Ковпак. И цигарку закурил…

Пока шел этот рассказ, я все думал: «Правильный ли выбор?» Уж очень резко отличается Мыкола по своим личным качествам от Руднева, который казался нам образцом комиссара. Да и не только казался… Правда, после истории в Аревичах прошел без малого год. За это время Солдатенко побывал и в политруках роты, и в «дипломатах». Ему неоднократно давал поручения Руднев. Он уже заменял секретаря парторганизации Панина, когда того отсевали в Киев.

«Да, впрочем, что теперь раздумывать? Кандидатура Солдатенко уже послана нами на утверждение. Надо включать его в работу».

Я нашел Мыколу в третьем батальоне. Он сидел у Брайко, просматривал подшивку сводок Совинформбюро, делая какие–то заметки в записной книжке.

Не стал ему мешать. Поехал шагом дальше по затихшему селу, а про себя подумал: «Надо будет подсказать Цымбалу, чтобы он эту байку про Припять прекратил рассказывать. Для начала она годилась, а теперь хватит. Пусть сам Мыкола действует, новыми делами свой авторитет упрочивает. А мы поддержим…»

* * *

В конце второго дня марша наша колонна подошла к восточному берегу Горыни — напротив города Столица. Разведчики уже ждали нас. Сведения, полученные ими, были довольно утешительны.