Рейдер «Атлантис». Самый результативный корабль германского ВМФ. 1939-1941
Шрифт:
– Самолет сигналит SOS.
Нам всем было известно, что означают эти буквы – «Субмарина».
Вражеский крейсер аккуратно держался вне пределов досягаемости огня наших орудий и, пыхтя, сновал взад и вперед вдоль линии горизонта. Затем последовала вспышка, и над нашими головами с воем пронеслись снаряды предупредительного залпа.
– Восьмидюймовые пушки! – заметил кто-то рядом со мной. – Да, лучше давать, чем получать...
Мы повернули на юго-запад; за нами следовал катер. Так как самолет продолжал кружить над нами, кое-кто из моего экипажа помахал, демонстрируя дружелюбие, поскольку я по-прежнему настойчиво стремился выиграть время и сохранить маскировку – рассчитывать на собственную оборону было бессмысленно; наш единственный шанс заключался в том, чтобы
На минуту я задумался: случайность ли к нам привела крейсер в такой неподходящий момент, или нас каким-то образом предали? Но для раздумий не оставалось времени. Орудия крейсера полыхнули дважды, и у нас за кормой взметнулись два высоких столба воды.
– Стоп машина, – приказал я. – Лево на борт. Пусть видит, что мы легли в дрейф.
Не имело смысла пытаться спастись; из одной машины мы могли выжать максимум 10 узлов, тогда как крейсер был способен разнести нас на куски, даже не заходя в пределы досягаемости огня наших орудий. Я приказал поднять сигнал «Остановиться», и одновременно радиорубка начала передавать заранее приготовленное сообщение: «Полифем», и далее наши координаты. Я все еще пытался подвести крейсер к торпедам «U-126».
Сначала самолет, а за ним и крейсер стали сигналить светом: «Что за судно?»
– Что отвечать, господин капитан? – спросил сигнальщик на мостике.
– Медленно подтвердить и попросить его повторить, – сказал я.
Сигнальщик понял мой замысел и почти час продолжал обмениваться сигналами с крейсером, повторяя название «Полифем» и спрашивая: «Чего вы теперь хотите?» Каждая выигранная нами таким образом минута приближала нас к спасению через торпеды подводной лодки.
В то время я не знал, что после погружения «U-126» оставалась рядом с нами. Ее командир полагал, что крейсер подойдет ближе, чтобы вступить с нами в бой, и у него появится возможность для атаки. В равной степени я был в неведении и относительно того, что лейтенант Бауэра ошибочно принял первый залп противника за бомбы с самолета, нацеленные на него, и увел лодку на глубину 100 метров, а потому не мог воспользоваться перископом, чтобы правильно оценить ситуацию.
Некоторое время крейсер сновал взад-вперед, а потом открыл по нам огонь с расстояния почти 9 километров. Первый залп лег с недолетом, но второй накрыл нас, и осколок угодил в носовую палубу. Я круто повернул вправо и поставил дымовую завесу, но прежде чем судно послушалось руля, нас накрыл третий залп. Один снаряд разорвался в летном ангаре, частично повредил наше электропитание и поджег самолет.
После этого события начали происходить очень быстро. Нарушилась внутренняя телефонная связь, и стало трудно передавать приказы. Даже когда перешли на аварийное питание, ток поступал так нестабильно, что мы не могли передать заранее составленное сообщение в Морской штаб. Плавсредства пришлось вручную спускать со шлюпбалок, а наши попытки потушить пожар в ангаре оказались безрезультатными. Вскоре мы были вынуждены оставить носовой мостик. После этого замолк телеграф в рулевой рубке и в машинном отделении, и приказы рулевому и машинистам приходилось передавать по цепочке.
Передышка наступила, когда начала действовать наша дымовая завеса. Она сбила прицел противнику, и после этого мы перенесли относительно мало попаданий. Мы встали непосредственно позади дымовой завесы, и снаряды противника падали далеко за нами.
Все равно надежды на спасение не было; моя единственная забота состояла в том, чтобы спасти как можно больше членов команды и спустить на воду все плавсредства перед тем, как затопить корабль. Несколько шлюпок уже было повреждено осколками, поэтому нельзя было терять время. Крейсер к этому моменту, маневрируя, вышел из-за дымовой завесы и часто обстреливал нас с 16-километрового расстояния. Но нам хватило времени, чтобы спустить на воду все лодки, плоты и даже два катера, которые не были подвешены на шлюпбалках. «Атлантис» перенес восемь прямых попаданий, но наши потери оказались очень малочисленны. Когда почти вся команда перелезла через борт, я приказал
Наконец все лодки были на плаву; в машинном отделении рванули заряды затопления; «Атлантис» накренился на левый борт и начал тонуть с кормы. Кроме меня, на борту оставались только Мор, старшина-рулевой и группа матросов под командованием Фехлера. У меня в голове путались мысли, словно кадры в фильме, пущенном ускоренно. Сделал ли я все, что возможно? Была ли альтернатива? Каким образом мог бы я спасти как можно больше людей и какой ущерб мог бы нанести врагу? Смог бы я – смогу ли? – вернуться на родину без своего корабля? Почему бы мне не поступить иначе?.. И вновь я неожиданно для себя стал надеяться на то, что подводная лодка сможет произвести атаку. Но время шло, и каждую секунду необходимо было принимать новые решения. Как только рванул последний заряд, боезапас первой очереди получил прямое попадание и взлетел на воздух. Я был один на мостике, так как Мор уничтожал секретные документы.
Ко мне подошел старшина-рулевой Пигорс и сказал:
– Пора уходить, господин капитан.
Я молча покачал головой.
– По крайней мере, давайте пройдем на другую сторону, подальше от обстрела, – настаивал он.
Мы перешли на другую сторону мостика, под прикрытие радиорубки. Было трудно расслышать друг друга в треске пламени и грохоте рвущихся снарядов. Я все еще не мог решиться покинуть корабль, но Пигорс был настойчив.
– Нет никакого смысла оставаться здесь, господин капитан! – прокричал он мне в ухо. – Здесь вы больше ничего не сможете сделать, а команде очень нужны!
Я снова покачал головой:
– Пожалуйста, оставьте меня, Пигорс...
– Нет! – вновь заорал он. – Это наш последний шанс, и, если вы не пойдете со мной, я тоже останусь.
Это все решило. Мы покинули мостик.
Мор и Фехлер со своими людьми уже скользили вниз по фалам или прыгали за борт. Пигорс и я были последними, кто прыгнул, и нам пришлось энергично плыть, чтобы убраться подальше от тонущего корабля. Противник продолжал посылать снаряд за снарядом, и еще два матроса были убиты, когда плыли к лодкам. Если бы противник установил на снарядах головные взрыватели вместо донных, наши потери были бы еще более тяжелыми, потому что в воде находилось более сотни людей. Еще пять или шесть залпов накрыли судно, и следом взлетел на воздух объятый пламенем второй погреб боеприпасов. Шлюпочная палуба уже касалась воды. Вдруг на баке появился какой-то матрос. Он не получил ответа по телефону и оставался на своем посту между палубами. Матрос появился на палубе только потому, что корабль вел себя так странно. Увидев, что происходит, он не колеблясь ни секунды прыгнул за борт, спасая свою жизнь.
«Атлантис» затонул кормой вниз около 10 часов утра в точке с координами 4°20' южной широты, 18°55' западной долготы. Над ним не развевалось никакого флага, потому что я сохранял маскировку до последнего момента; мне не хотелось, чтобы противнику было известно, какое судно он потопил. Оставаясь в неведении, они будут продолжать искать нас. Моряки в воде крикнули троекратное «ура!» в честь своего корабля. Вражеский самолет сделал еще один круг над нами, но крейсер уже исчез, начав двигаться, как только «Атлантис» ушел под воду.
Позже Мор описал то, что за этим последовало:
«Шлюпка, в которую я в конце концов забрался, была переполнена. Оглядевшись, я обрадовался, увидев вокруг так много верных друзей. Здесь находился старшина-рулевой, который оставался с капитаном на мостике до конца, а сейчас держал румпель. Мы пока еще не думали о том, чтобы достать весла. Погода была на удивление спокойной. Сквозь легкую дымку светило солнце, и почти не было ветра. Наше судно поднималось и опускалось на длинной зыби, и, когда волна поднимала нас, мы видели в нескольких сотнях метров от нас другие шлюпки, которые тоже дрейфовали без помощи весел. Мы находились на краю скопления обломков крушения, отмечавших место, где корабль ушел под воду.