Рейхсколдун
Шрифт:
— Ты очень чисто говоришь по-русски.
— Естественно — усмехнулся Матиас — я же родился на Волге. Двадцать пять лет прожил в СССР.
— Да, мне рассказывали — Катя обернулась к нему и вновь улыбнулась. — Ты же поэтому стал героем — настоящим германцем, который почувствовал голос крови и поклялся все свои силы положить на алтарь победы Рейха. Как было создано «Братство тевтонов Идель-Урала», которое должно было призвать поволжских немцев восстать с оружием в руках в тылу у русских армий, когда бронированные армии Рейха двинулись на Восток. И как организация была раскрыта и как ты бежал в Казахстан, а оттуда — к басмачам и дальше — через иранскую границу. Да все эти истинные арийцы из Ваффен-СС о такой судьбе могут только мечтать.
В последних ее словах Матиасу послышалась ирония, но она его почему-то не рассердила — напротив он вдруг почувствовал себя пристыженным.
— Ту
— Да — кивнула девушка — отсюда. Удмуртская деревня Якшур-Бодья, к северу отсюда, хотя я и русская — ну, наполовину. В Ижевск работать приехала, когда война началась.
— А сюда как попала?
Катя замолчала и Майер уже стал опасаться, не задал ли он слишком бестактного вопроса, когда она заговорила:
— А как обычно попадают русские девки в немецкие бордели? — на этот раз горечь в ее голосе слышалась очень хорошо. — У нас в семье пять человек было: я, мать больная, брат старший да двое младших — одному пять лет, второму шесть. Отец пять лет назад в болоте утонул, мать в последние годы совсем плоха стала, еле ходила. Брат комсомольцем был, из идейных — в партизаны ушел. Ну, а мне куда податься, на кого родню бросить? Голод — не тетка. Вот и пошла в потаскухи. Сначала в сержантских борделях ноги раздвигала — решили, что для солдатиков хороша слишком. Но там долго не задержалась — перевели к офицерам. Там нашлись те кто во Франции раньше служил, в Голландии — быстро растолковали, что должна уметь шлюха чтобы понравится германскому офицеру. Ну подлечили, подкормили конечно — вы немцы хозяева хорошие, этого у вас не отнимешь — было видно, что Кате давно хотелось вылить все что скопилось у нее на душе и появление какого-никакого, хоть и бывшего, а соотечественника прорвало плотину. — Я свою пайку как только можно было старалась домой передать. А все без толку — сначала мать померла, а зимой прошлой и братья младшие один от пневмонии, второй от голода. Старшего брата тоже поймали когда рейд проводили — я плакала, умоляла, в ногах валялась — и у начальника гестапо и у командиров немецких. А все без толку — кто к словам бляди, подстилки прислушается? Убивал германских солдат — значит, знал, на что шел. Так и повесили. — Ее голос сорвался, она отвернулась к окну и ее плечи задрожали. Майер сидел молча, его лицо напоминало бесстрастную бронзовую маску, на которой было нельзя проследить никаких эмоций.
— Тебе нельзя здесь оставаться — произнес он, наконец. Почему-то он сразу поверил рассказанному. — Никогда не хотела пробраться к своим, за Урал?
— Хотела, а толку — пожала плечами Катя — кому я там нужна, подстилка немецкая? У наших там своих проблем хватает, кроме как со мной возиться. Конечно, там свои, там советские — думаешь, забыла я? Да только мне туда ходу уже нет. Нет, чувствую, так я и умруфашистской блядью. — грустно закончила Катя. — Недолго осталось, скоро жизнь уже так опостылеет что или из окна выброшусь или сбегу отсюда и утоплюсь в Пруду.
— Ерунду не говори — неожиданно зло сказал Майер. — Выберешься ты отсюда! Обязательно выберешься! Пусть я и сам сдохну, если не вытащу тебя из фашистского гадючника!
Катя посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Что вы такое говорите герр Майер?
— Хватит меня «херром» обзывать — резко сказал он. И затем — словно в омут нырнул — выдохнул. — И никакой я не Майер. Михаилом меня зовут, Михаилом Поляковым — глядя в испуганные глаза девушки он усмехнулся — что не ждала такого, Катюша? Я и немец тотолько по отцу-кулаку, которого еще в 23-м как контру в расход пустили. Я когда подрос письмо написал самому вождю — с просьбой и фамилию сменить и вообще от отца изменника отречься. А потом пошел в разведывательную школу в Москве. Тогда и разработали план этот — по внедрению к фашистам. Сначала меня вывели на одного местного абверовца, что в столице работал, да нашими давно был перевербован. С ним мы и придумали этот план — на Волге контрреволюционную организацию создать. Тогда я и вернулся в Энгельс — там думали, что без вести пропал — я сказал, что в бегах, что паспорт сменил. Потом через нужных людей слух пустил, что у меня с Абвером уже контакты отлажены. И ко мне потянулась всякая шваль контрреволюционная, все немцы из тех, что против Советской власти камень за пазухой
Во время всей этой тирады Катя недоверчиво смотрела на Михаила не в силах поверить в сказанное. Тот перехватил ее взгляд и рассмеялся:
— Не веришь? Ну, тогда сюда смотри.
С этими словами он выхватил именной кортик, осторожно, распорол подкладку на кителе и бережно достал сложенный вчетверо пожелтевший клочок бумаги.
— С этим пропуском я везде пройду — гордо сказал он — раньше и в сам Кремль можно было спокойно войти с этой бумажкой. Ее я должен предъявить первому красному командарму которого встречу. Да ты не на документ, ты на подпись смотри. Ну что теперь убедилась?
Катя кивнула не в силах оторвать взгляда от небольшого клочка бумаги в самом низу которого виднелась замысловатая закорючка — подпись человека чье слово и поныне считается законом для всех, кто еще воюет под алым знаменем с золотой звездой, серпом и молотом.
— Вот так — удовлетворенно сказал Михаил пряча квиток в карман — ничего китель починить — это пустяк. Все равно последние дни ношу. Ну, теперь веришь?
Катя кивнула, ее глаза сияли.
— Ты мне вот, что скажи — у тебя еще родные какие остались?
— Дядька в деревне живет — сказала Катя — на днях упросила коменданта, чтобы я к нему съездила.
— Отлично — потер руки Поляков — где эта его деревня?
— К северо-востоку от города, двадцать километров.
— Еще лучше. Значит к нему и поедешь, а оттуда — мы прямиком к Медутину. Да и дядьке твоему лучше с нами поехать — фрицы его не пощадят. Ну что, ты решилась?
— Миша — неожиданно тихим голосом спросила Катя и у советского разведчика вновь защемило сердце — столько скрытой боли и одновременно надежды было в этом голосе. И как давно его уже никто не называл так. — Миша, скажи мы победим? Ведь нас все гонят и гонят на Восток. Есть хоть какая-то надежда?
— Разумеется есть — убежденно сказал Михаил. — Я же говорил — с потерей Москвы не потеряна Россия. Вся Сибирь еще наша, большая часть Дальнего Востока тоже — пусть немцы или японцы попробуют в тайге повоевать. Да и союзники они аховые, только и ждут времени чтобы друг другу в глотку вцепится. Человек человеку волк — этого у империалистов не отнимешь. Мы не можем не победить, мы обязаны это сделать. Ты же в школе историю учила? — Катя кивнула — было у нас и Смутное время и с шведами воевали и Наполеон приходил — тогда тоже многим казалось, что все потеряно — ан нет, всех мы разгромили рано или поздно. Так и с фашистами будет. У них танки, самолеты, артиллерия, деньги, но главного у них нет — Правды. А кто без правды воюет, тот победить не может. А мы — сможем! Мы ведь русские, с нами Бог.
— Бооог!? — округлила глаза Катя и вдруг дико, страшно расхохоталась в лицо ошеломленному советскому разведчику. — Красиво поешь, сволочь краснопузая, но вот это уже перебор!!! Ты же атеист, безбожник!!! Врал бы мразь комиссарская, да не завирался. — Она повысила голос, в ее глазах блестела бешеная злоба — Эй кто там есть? Довольно, не могу я больше с этой гнидой в одной комнате находиться!
С треском распахнулась дверь и в комнату вломилось с десяток дюжих парней в гестаповской форме. Они мигом скрутили ошеломленного Полякова и бросили лицом на пол. Катерина, даже не обеспокоившись тем, чтобы прикрыть свою наготу хохотала какбезумная глядя на то с какой бессильной ненавистью смотрит на нее советский разведчик.