Рейн и Рийна
Шрифт:
— Сам беги! Дурак… не успеть же!
— Беги! Не то пожалеешь! — цедит сквозь зубы Длинный, пытаясь вытащить что-то из кармана. Наконец это ему удается. В слабом свете фонаря Рейн различает в руках Длинного дубинку.
Рейн отскакивает в сторону.
В эту минуту свет зажигается и в самой аптеке.
У Длинного вырывается отчаянный стон.
Свет в аптеке тотчас гаснет. Но и коридоре, ведущем к аптеке, свет горит по-прежнему.
Тишина. Тишина. Только отдаленный городской шум. Только шум в ушах.
Из окна аптеки вылезают Бизнес и Толстый. Несколько десятков шагов — и вот уже они в тени деревьев. Рюкзаки
Не обменявшись ни словом, все четверо исчезают в кустах, пробираются к задней калитке и выходят на улицу.
Тихо, как бывает тихо на ночной окраине.
— Порядок? — считает наконец нужным поинтересоваться Длинный.
— Полный! — гордо отвечает Толстый и одергивает полы куртки. При этом раздается негромкое позвякивание. Наверное, в спешке не все инструменты попали на свои места.
Бизнес сворачивает направо, Толстый — налево.
Длинный говорит Рейну:
— Завтра вечером заглядывай к нам, — и торопливо переходит через улицу. И вот он уж затерялся на стройплощадке среди груд кирпичей и прочего материала.
Рейн бросается бежать, как будто преследователи вот-вот настигнут его.
Как хорошо, что сегодня у матери ночное дежурство! А то ее расспросы да подозрительность с ума способны свести: ведь он не может толково объяснить, где так задержался.
22
— Здравствуйте, товарищ Каземаа!
— Здравствуйте, здравствуйте!
— Ох как хорошо, что я вас застала! Прохожу мимо школы, зайду-ка, думаю, может, вы свободны… Да у меня-то ничего нет, просто хотела поблагодарить вас. Наш местком выдал все-таки мне пособие, купили Рейну кое-что из одежды. Спасибо, это все по вашему совету, и какую замечательную характеристику вы написали ему! Стоит ли он вообще того… Я всегда говорю, ты только б не отбился от рук. Читала я вашу характеристику, и прямо слезы на глаза наворачивались… Спасибо вам преогромное, вы хоть входите в наше положение, помогаете нам… Рейн, бывает, противится, мол, попрошайки настоящие, да что он понимает… У нас государство все-таки помогает…
23
Комната Ильмара тонет в мерцающем свете свечей, клубах табачного дыма и грохоте танцевальной музыки. Особенно много музыки, и она так навязчива, что в комнате, кажется, больше ничего и быть не может. Но нет! Здесь еще семеро гостей, здесь танцуют, общаются, здесь поднимают бокалы. Выносливый народ собрался!
Но даже эти, выносливые, время от времени приглушают маг и распахивают окно. Все-таки несовершенная конструкция — организм человека, вечно ему чего-то хочется, чего-то надо, то одного он не терпит, то другого!
Рейн стоит возле приоткрытого окошка и от нечего делать попыхивает сигаретой. Во рту появляется чужой противный вкус, и Рейн гасит сигарету в пепельнице. Пить вино куда приятнее. Да и чем заняться ему, чтобы как-то скоротать время. Рийны нет. Ильмар вроде сторонится его… Дверь открыл, пробормотал: «Привет!» и сразу назад к своей писаной красавице. Даже не посмотрел на Рейна толком. Следует ли понимать это так, что мавр сделал свое дело, мавр может уходить: показал им, где окно аптеки, а теперь никому до него и дела нет? Катись, мол, куда подальше… Нет, пожалуй, не совсем так. Вон Ильмар, покинув свою красотку, с бокалом
Секунду-другую оба молчат — ни тот, ни другой не заводит разговора. Обоим мешает какая-то скованность, напряженность, которую ни один из них не в состоянии объяснить.
Наконец Ильмар, повернувшись к гостям спиной, негромко, с привычной для него резкостью сообщает:
— Товара было всего ничего… Для начала твоя доля мизерная… В размере аванса!
— А что за товар? — как бы между прочим интересуется Рейн, вроде как для того, чтоб Ильмару было что сказать. То, что Ильмар отказывается от своих слов, его не огорчает. Напротив, он такому повороту даже рад.
Ильмар прикидывает, стоит ли ему вдаваться в подробности. Чтобы выиграть время, он приносит бутылку с длинным горлышком, наливает вина. А приняв наконец решение, довольно неприязненно пресекает дальнейшие расспросы:
— Как-нибудь в другой раз поговорим.
Сегодня Ильмар держится солидно, неприступно. Сегодня в нем трудно признать вчерашнего паникера.
Рейн изучает Длинного внимательным взглядом. Прихлебнет между делом вина и все смотрит. Что-то в Рейне изменилось. Это уже не любопытный мальчишка, которому во что бы то ни стало хочется быть не хуже других. Тут, возле окна, стоит юноша достаточно уверенный в себе. За вчерашнюю ночь и сегодняшний день в нем совершился переворот. Еще и суток не прошло с тех пор, как он, ничего не видя и не слыша, примчался домой, запер дверь на ключ и затаился в темной комнате, как будто эти меры предосторожности могут спасти от страха. Как будто страх не проникнет в закрытую дверь.
Постепенно страх прошел. Родные стены словно поглотили его. Но вместо страха появилось неприятное чувство пустоты и безнадежности. Что-то похожее ему пришлось пережить в прошлом году, когда они всем классом поехали на экскурсию. Слово за слово, ребята стали хвастать, кто смелее, и дернуло же его поспорить, что он залезет на стену старой крепости и сфотографирует оттуда город. Взобравшись наконец с немалым трудом на стену, он стал наводить аппарат на резкость, и тут неожиданно мелькнула мысль: а как же я спущусь вниз?! Вниз-то спускаться всегда труднее, чем лезть наверх. Вот тогда он и ощутил это странное чувство пустоты и безнадежности. На мгновенье ему показалось, что так он и останется навсегда стоять над бездной, на этом каменном пятачке, а ветер вот-вот свалит его с ног, и голова закружится, и он упадет… Упадет с этой высоты туда, вниз, где среди камней поблескивает в крепостном рву мутная вода.
«Дурак, нечего было лезть!» — подумал он тогда про себя.
Рейн так ясно представил себе, как он залез на крепостную стену и как там, между небом и землей, натерпелся страху, что ему даже почудилось во тьме комнаты завывание ветра.
«Дурак, нечего было лезть!», — сказал он себе и зажег свет.
Но чувство пустоты и безнадежности не проходило, как будто Рейн все еще стоит на крепостной стене и, еле держась на ногах от ветра, смотрит вниз, в пропасть.
Вдруг он совершенно явственно представил себе Ильмара, освещенного бледным светом уличного фонаря. Деревья отбрасывали на него расплывчатые тени, придавая его лицу незнакомое выражение — перед ним стоял злобный трус, он смалодушничал настолько, что перестал отдавать себе отчет в своих словах. Да и дубинка в его руках авторитета не прибавила.