Режим бога (Последний шаг)
Шрифт:
— Да… так… Показалось. Извините.
И Эфимия скрылась в своей комнате.
Переночевав у Буш-Яновских, утром следующего дня Эфимия отправилась к деду. Полина подкинула ее на своей машине до самого дома Алана Палладаса.
— Ну что ж, передай маме, что она теряет спортивность. Хотя, в принципе, знаешь ли, подарок меня повеселил.
— А что там было?
Буш-Яновская состроила загадочную гримасу, сделала ручкой и, оставив ее на подъездной дорожке, унеслась прочь. Эфимия почесала щеку.
— И эти тетки укоряют меня за картинки на одежде…
Деда, как и ожидалось, дома не было. Эфимия положила
— Добро пожаловать! — произнесла система, впуская девушку в жилище старого биохимика.
В большой прихожей Палладаса было множество стереоснимков. Эфимия обожала их разглядывать с самого раннего детства. Все уже давно рассаживались в гостиной деда, а она застревала у гардеробной и ела глазами свидетельства былых событий. Здесь улыбалась в концертном костюме навсегда оставшаяся молодой Ефимия Паллада. Здесь папа и мама отвлеклись друг на друга, забыв о том, что их снимают. Здесь во время какого-то важного разговора застали деда Алана, Михаила Савского, Тьерри Шелла и приемного отца Луиса. Здесь было много всего — и маленькие Эфимия с Луисом и его красавицей-матерью, и ее мама в детстве, и молодой Палладас с коллегами-учеными, все в белом и серьезные…
— Деда! — на всякий случай крикнула она, отлепляясь от стереографий. — Может, ты все-таки дома?
В гостиной послышался громкий щелчок. Эфимия заглянула в комнату. Дома у них так включалась голографическая связь, но у деда это могло быть чем угодно — и не всегда безопасным.
На этот раз обошлось: над столом и правда висела голограмма. Это был рабочий кабинет Палладаса, а затем в фокус заскочил и сам дед, привлеченный сигналом вызова.
— А, Фимка! — радостно возопил он, после чего, не обращая внимания на всякие столы и прочую ерунду, попадавшуюся на пути, полез ей навстречу, и через пару секунд его физиономия, роняя изо рта крошки булки или бутерброда, заполонила собой почти все пространство голограммы. — Погоди, линзы поменяю, слепой совсем!
Он исчез и заговорил откуда-то из-под стола:
— А я ведь помнил, что ты приедешь! Всё дома под тебя настроил!
— Деда, а деда! Ты снова в своей лаборатории ночевал, да? — на кванторлингве укорила его Эфимия.
— Не в лаборатории, Фимка, а у Миши в институте…
— Дед, ну мы же с тобой в прошлый раз договаривались! А потом жалуешься, что у тебя спина болит!
— Ты приезжай сюда, я тебе все покажу, не будешь дурных вопросов мне задавать, — он резко распрямился и поморгал в объектив. — Вот! Теперь тебя вижу! Ты там что, грустная? Давай, приезжай, дорогу знаешь. Тут тебе твой тезка хочет что-то сказать…
Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.
Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.
— Вам нужно это увидеть! — сказал он. — Приезжайте!
— Это он тебя увидеть хочет! — встрял дед, высовываясь из-за какого-то
— О'кей, я еду!
Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека — с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.
Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было «в стиле ретро», как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис — его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане «У Селены» с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам…
— Ты где так долго ходишь? — дед встретил ее в вестибюле главного входа.
На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак — змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы — мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.
— Надевай! Так принято. У меня снимешь!
И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.
Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.
— Иди, здоровайся, раз соскучился! — крикнул дед.
Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:
— Минутку! Сейчас кое-что…
— Ты зарядил?
— Да!
— Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.
— Не хочу я садиться!
— Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.
Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов «тегинантьеста».
Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:
— Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, — биохимик положил руку на один из приборов, — будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, — ладонь плавно переместилась на другое приспособление, — постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.