Резня в ночь на святого Варфоломея

Эрланже Филипп

Суровая государыня осмотрела свою будущую сноху без снисходительности. Она признала, что Мадам красива, неплохо образована и умеет держаться, но осудила ее манеру перетягивать талию. Что касается лица, оно слишком многим обязано искусственным средствам, это его только портит. Всякие прикрасы всегда вызывали у королевы ужас. Она с гордостью противопоставляла красоткам, размалеванным, точно Иезавель, естественность своей собственной дочери, такой прелестной «среди этого двора».

Медичи сперва выказала немалое расположение к своей кузине и каждый вечер приглашала ее на ужин. Тем не менее гармония между двумя столь различными натурами казалась

неустойчивой. Сообразительные, хитрые, отважные, обе дамы стоили она другой. Остальное разделяло флорентийку, скептическую, гибкую, большую охотницу до веселья, и наваррку, фанатичную, упрямую и пуритански суровую.

Каждая из них желала этого брака, каждая, увы, возлагала на него свои надежды, противоположные надеждам другой. Жанна хотела приблизить своего сына к престолу и склонить сестру короля в пользу Реформации. Екатерина, напротив, стремилась привлечь принца на сторону католичества и тем самым лишить гугенотов покровителя королевской крови. Королеве-матери быстро наскучили повадки гостьи. Пытаясь привести ее в замешательство, Екатерина высмеивала серьезность Жанны, избегала с ней говорить иначе как шутливо, все чаще издевалась над ней и выдавала несообразные речи, поступала поистине недобро. Жанна д'Альбре горько жаловалась своему сыну: «Королева-мать противоречит мне во всем… Она не перестает насмехаться надо мной и всякий раз говорит мне противоположное тому, что скажу ей я… Я надрываюсь, поскольку решила твердо не гневаться на нее, и просто чудо, что мне хватает терпения… Сильно опасаюсь, что я заболею».

Она и не подумала уступить настойчивости Екатерины и позволить явиться ко двору юному Генриху, который, несомненно, легко свыкся бы с ужасами здешнего Вавилона. «Если бы Вы здесь были, — писала она ему, — Вы бы не спаслись без великой милости Божьей… Вот почему я желаю… чтобы Вы и Ваша жена держались подальше от этого разврата».

Увы! Марго ничуть не казалась расположенной стать супругой, угодной Господу. С 8 марта пришлось оставить надежду ее обратить. Жанна поставила перед ней этот вопрос, и принцесса ответила «решительно и жестко», что с самого начала переговоров «было хорошо известно, какой она веры».

Она позаботилась должным образом подтвердить это во время пасхальной процессии. «Я видел, как она появилась, — отмечал Брантом, — она была столь хороша, что такой еще не видывали на свете, ибо, наряду с тем, что она пригожа лицом и превосходно сложена, она была весьма роскошно и богато одета: ее прелестное белое лицо, которое напоминает небо в его величайшей и светлой безмятежности, было украшено таким обширным количеством больших жемчужин и дорогих самоцветов, а превыше всего — сверкающими бриллиантами в форме звезд, что говорили о том, что естественность этого лица соперничает с небом не меньше, чем искусность звезд из драгоценных камней — с небом, усеянным звездами густо и ярко».

Жених также не помышлял об отступничестве. «Какими бы уловками они от меня этого ни добивались, ничего у них не выйдет», — утверждал тот, кому однажды предстояло провозгласить: «Париж стоит мессы!»

Требовалось все же найти компромисс, и ничто не казалось труднее, чем повлиять на убеждения женщины, несговорчивой и непрерывно стенающей. «Я изумлена, насколько я в состоянии выносить то, как мне перечат, ибо на меня давят, мне говорят колкости, мне льстят,' меня задирают, меня пытаются водить за нос».

Все еще сетуя, Жанна добилась новых уступок у своих «преследователей». Помимо 300 000 экю короля, в приданое вошли 200 000

ливров, обеспеченных королевой-матерью, и по 50 000 ливров от герцогов Анжуйского и Алансонского.

Улаживание союза католички и протестанта представляло собой бесконечные сложности. После множества недель обсуждений было решено: что бракосочетание состоится во дворе церкви, что новобрачный не будет присутствовать при мессе, что кардинал де Бурбон благословит молодоженов не в качестве священнослужителя, но как дядя жениха, что у Папы будет испрошено особое разрешение, и однако — это само собой разумелось — отказ Его Святейшества ничего не изменит.

«Я надеюсь, что Бог воспрепятствует этому браку», — писал Филипп II. Его мольба не была услышана. Елизавета Английская испытывала почти такую же досаду, когда королева Наварры с немалой иронией сообщила ей: «Вчера было принято окончательное и бесповоротное решение о браке Мадам с моим сыном, причем, поскольку дьявол возбудил во многих дух противоречия, дабы воспрепятствовать браку, с тех пор, как я прибыла, Бог, противостоя своей благодатью их злобе, содействовал благим душам, желающим этого союза, и даровал нам покой, дабы его осуществить».

Подписание контракта имело место 11 апреля, и Жанна больше не скрывала того значительного удовлетворения, которое испытывала. Она вызвала наконец принца Беарнского, которому не преминула дать множество наставлений: «Я прошу Вас принять во внимание три вещи: нужно держаться достойно, говорить смело, даже если это делать придется в месте, для этого не подходящем, ибо заметьте, что по Вашему прибытию о Вас составят впечатление, которое сохранится и позднее; приучиться приводить в порядок волосы, но не по старинной моде; последнее я рекомендую Вам никоим образом не потому, что это — моя фантазия, а затем, чтобы Вы представили себе все приманки, которые могут Вам подбросить, дабы сбить Вас с пути, будь то Ваша жизнь или Ваша религия; необходимо противопоставить этому неколебимое постоянство, ибо я знаю, что такова их цель, и они ее не скрывают».

Эта добродетельная дама и вообразить не могла, каким скандальным зрелищем станет в дальнейшем поведение ее сына, — не ведала она и того, что ее сын, уже дважды обращенный, в третий раз переменит веру!

Восемнадцать дней спустя после того, как был подписан брачный контракт, подписали и франко-английский договор. Монморанси, Поль де Фуа, Бираг, епископ Лиможский представляли Францию, Томас Смит и Уолсингем — Англию.

Речь шла об оборонительном пакте, каждая сторона обязывалась оказать помощь другой в случае надобности. Торговля между двумя нациями должна была вестись свободно, и англичане могли пользоваться во Франции теми же преимуществами, что в Нидерландах и Норвегии. Елизавета и Карл станут вместе трудиться над умиротворением Шотландии.

Озабоченность и беспокойство не ослабевали в католическом мире. Особенно когда возобновились толки о браке между королевой Англии и герцогом д'Алансоном. Филипп II, составляя указания своему новому посланнику, дону Диего де Суниге, порекомендовал ему обратить внимание, не готовятся ли французы к войне. Король ставил перед ним задачи шпиона и агитатора. Католический государь возлагал некоторые надежды на герцога Анжуйского и не сомневался в Гизах: «Этот дом, — писал он, — высоко стоит среди тех, кто мне служит и предан моим интересам». Дону Диего надлежало, помимо прочего, «посещать» всех лиц, «благодаря которым известно, что происходит при дворе и в королевстве».