Резюме на небеса
Шрифт:
ШКОЛЯР
В 1952-ом году нашу группу из садика распустили в школы. В разные школы. Девочки все пошли в 82-ую - женскую на Философской, мальчики кто куда: мы с Петькой и Шуркой попали в 12-тую на проспекте Пушкина, а Ленька во 2-ую на Кооперативной.
Школа оказалась "обухом по голове", который оглоушил меня на долгие годы. Меня!
– человека -Воздух, Ветер, Шкода, Смех и Шило в ж ...
– заставляли СМИРНО сидеть сорок пять минут, ВНИМАТЕЛЬНО слушать
– просто истребление райских кущей.
Помню столовую в подвале школы, до спазм в желудке запахи умопомрачительные и пирожки жаренные горячие с повидлом - м-м-м... по пять копеек - тоже хорошо помню.
На дворе март 1953 года. Идет торжественное собрание в актовом зале по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. После раздирающе-траурных выступлений мы просто стоим и минут десять плачем. Не навзрыд, но всхлипы и подвывания были весьма отчетливые. Тогда я впервые почувствовал стадное чувство.
То был психоз утраты. А есть психоз страха - паника, психоз дикой радости на пустом месте - эйфория и прочие. Это очень страшное состояние - стадность. Меня абсолютно никакие чувства и отношения, кроме знания - это, типа БОГ, не связывали с Иосифом Виссарионовичем, однако, и я, почему-то, стал рюмзать вполне искренне.
Затем, помнится, последовали разборки, называемые в те времена "оргвыводами" - завуч отчитывала при всем классе нескольких ребят, которые не добросовестно плакали или что-то подобное по этому поводу. Оказывается - десять минут за нами внимательно наблюдали. Вот так. Стадность была в СССР главной движущей силой к светлому будущему. Понятно, что всю это коммунистическую идеологию я всосал с молоком матери-коммунистки и воспитывался в семье (и тетя и кузина) коммунисток, а посему никогда не вдумывался, не анализировал и, не дай Бог!
– не критиковал существующее положение вещей. Сидел, как и все вокруг, на чем пристало ровно.
Бабушка Марина не была коммунисткой, больше того, она была верующей. Тихонько от своих дочерей, она по большим светлым праздникам ходила в церковь. Совсем малышом я запомнил праздник "Вербное Воскресенье". Солнечный день. Бабушка ведет меня в церковь на Рабочей. Во дворе церкви много народа и много цветов. Разливается в небесах волшебный перезвон. Все смеются и хлещут друг дружку ивовыми прутиками с "котятами" - вербохлест.
Подозреваю, что бабушка и окрестила меня тихонько от наших коммунисток. Она умерла в 1953 году на мой день рождения - 24 марта. Знаю точно, что всю мою жизнь она, каким-то образом, хранит меня от больших бед и когда мне бывает особенно плохо - знаю, что беда пройдет, как проходили ссадины и порезы после бабушкиных ласковых слов и рук. Она была по происхождению из казачьего рода. После елизаветинских казачьих репрессий, храброе и независимое сословие рассыпалось по стране. Так в Полтаве оказалась и бабушкина семья Матюшенко. Здесь же образовалась в последствии и наша семья Рябининых из-за судьбоносной встречи бабушки Марины и дедушки Яши. Дедушкина родня оказалась в Полтаве среди прочих других крепостных выводцев из Курской губернии после столыпинской реформы.
В 12-той школе я проучился два года. Никаких ярких событий здесь не случалось, кроме, разве что, нашего с Шуркой Головановым пришествия на Малую Сталинскую железную дорогу в парке Чкалова. Там было жутко интересно вначале. Маленький паровозик, игрушечные вагончики. Работа проводником, затем кочегаром, маневры с петардами, выезды коллективные на пикники и прочее. Но в скором времени паровоз заменили на тепловоз, вагончики с деревянных - на цельнометаллические и это перестало для меня быть игрой. Мне там стало не интересно.
В классе я, естественно, читал уже изрядно, считать научился быстро, но такие предметы как каллиграфия и письмо (все, что связано
Рядом с нашей школой, на улице Рабочей был и, по-моему, до сих пор существует, стадион "Локомотив". Мы, выбегая на переменках, видели как поле заливали водой и, дождавшись открытия катка, стали вечерами приходить сюда со своими коньками. От наших домов на Шмидта до стадиона далековато выходило, что-то около получаса ходьбы, а надо было еще очередь в раздевалку отстоять, тоже минут двадцать, так что на катание, сообразуясь с маминым - "не позже десяти вечера дома быть", оставалось совсем ерунда. Мы стали переобуваться в коньки под трибунами, а чемоданчики с обувкой запихивали снизу под конструкции.
В тот вечер я пришел на стадион один - никого из корешей не отпустили. Как обычно, переобувшись и запрятав чемоданчик с ботинками, я, свободный как ветер, понесся на лед. Около часа катания и выкрутасов на льду, еле волоча ноги, поплелся под трибуны. Облазив все балки и всю землю под трибуной, я понял, что я ОЛУХ (откуда, скорей всего, потом и "ЛОХ" повелся) ЦАРЯ НЕБЕСНОГО, как частенько я от родственниц слышал. Попятили мое богатство, мои единственные ботиночки с калошиками ...
Зимы тогда были настоящими. Морозы - от минус 15 и ниже. И побрел я, на выгибающихся в разные стороны ногах, стараясь попадать в неубранные вдоль дороги сугробы, опаздывая домой, даже не представляя на какую меру наказаний...
ГЛАВА 2
ХАЛАМИДНИК
Первого сентября 1954 года женская школа N82 стала смешанной. Нас всех, живущих в данном околотке, перевели сюда. Все мои друзья "садиковские" оказались в одном классе. Сюда, в эту школу на Философской, от дома можно было бегом минуты за три домчать, однако, от школы до дома, как показала жизнь, часами добираться.
Классным руководителем была незабвенная Ева Яковлевна. Душевная старушка (ей в то время было не больше пятидесяти), она часто называла нас "девочки", но быстро поправлялась на "деточки". Проклятое женское прошлое...
Так как бабушки Марины не стало, то дома меня никто не ждал. Все работали и в квартире обитали днем только Сережка, мой двухгодовалый племянник и, присматривающая за ним, домработница - девушка из пригорода. По идее, присмотр за мной или хотя бы кормежка, ей также вменялся в обязанности, но девица явно не страдала чрезмерной ответственностью и мой голодный организм не отравлял ее совесть. Я привык питаться, как говориться, святым духом, поэтому забота о желудке была на предпоследнем месте. На последнем - уроки.
Девица эта подневольная никогда не закладывала меня домашней общественности и я забегал домой только что бы забросить портфель, схватить кусок хлеба и ... поминай как звали. До прихода взрослых, а воспитывали меня все кроме Виктора - мужа кузины и отца Сережки. Душевный человек был, но рано ушел. Страдал астмой и работал в горячем прокатном цеху на заводе Карла Либкнехта.
Потом, году в 1955-ом, к нам переехали из Донецкой области бабушкина сестра родная - тетя Феня (Феодосия) с мужем дядей Ваней. Он был столяр и плотник и сходу стал чинить и строить что-то в нашем хозяйстве. Они стали жить в моей комнатке, а я перешел к маме в спальню. Спал на сундучке, как раз по моему росту.