Ричард Длинные Руки – фрейграф
Шрифт:
Повозка неслась с невиданной прытью, потом замедлила ход, остановилась. Показалась принцесса, взобралась на свою лошадку. Асмер что-то кричал ей, но она развернулась в нашу сторону и погнала галопом.
Бернард проехался вдоль туловища великана. В глазах нашего силача было изумление, он все крутил головой, пожимал плечами и чесал в затылке.
– Какая жалость, – сказал он наконец, – что нельзя взять с собой хотя бы голову! Я бы повесил ее на стену… ну, у Рудольфа. У меня тесно. И ходил бы к нему смотреть.
– А мне жить на улице? – спросил Рудольф.
Принцесса закричала издали:
– Вы…
Ланзерот нахмурился, сказал быстро:
– Все, уходим. Погоня настигает. Мы не знаем, сколько еще продержится Зорр. Дай Бог, чтобы мы успели… Уходим!
Голос рыцаря стал жестким, неприятным. Все послушно повернули коней в сторону повозки. Ланзерот понесся впереди.
Когда порядок движения восстановился, Бернард подъехал ближе, сказал негромко:
– Дик, я даже не думал… не мог себе представить, что твой молот может завалить такого зверя!
– Откуда мы знаем, – сказал я досадливо.
Он удивился:
– Что?
– Что это зверь, – сказал я с досадой. – Может быть, он шел из леса на рыбалку! А мы напали. Сами звери…
Я заметил, что полог повозки чуть приоткрылся, оттуда на меня смотрит, как на говорящую рыбу, принцесса. В глазах недоумение, хорошенький ротик приоткрылся. Бернард хмыкнул, Рудольф заржал как конь. Принцесса в беспомощности обернулась назад в темноту повозки.
– А что вы скажете, – услышал я ее голос, – отец Совнарол?
Я подъехал вплотную, принцесса опустила полог, но я услышал в повозке визгливый голос священника:
– Все, что не есть создание Божье, – Его враги!.. Господь наш создал зверей, гадов и птиц, но не великанов! Великаны – от блуда ангелов Марута и Харута с дочерьми человеческими, так в Святом Писании. Так что истреблять их всех – дело богоугодное!
Бернард посмотрел в мою сторону, поинтересовался:
– Отец Совнарол… а что говорит Святое Писание, если богоугодное дело творится нечистым орудием? Ведь молот демонов… гм… не наш, не наш! А мы – истинные сыны церкви! Я, к примеру, уходя в поход, прошу благословение не только себе, но и своему оружию.
Тишина настала неприятная. Полог откинулся, священник выглянул рассерженный, бледный, щурился от яркого света, а на меня посмотрел с явной неприязнью. Бернард крякнул, сконфузился, умолк. Священник сказал со злостью:
– Да, этот молот – нечистое орудие… И руки, что его держат, нечисты!.. Но не нам дано угадывать замыслы Создателя. Я же смиренный слуга церкви. Если доберемся до Зорра, то этот человек предстанет перед судом святой инквизиции!.. И наши мудрые и непогрешимые отцы решат как его судьбу, так и судьбу этого… этого орудия.
Меня пробрал озноб, все мы хорошо знаем из школьных учебников, что такое инквизиция. Так что еще на подходе к Зорру хорошо бы удрать в те королевства, в которых, как сказал странный проповедник, живут умом. Или сразу же по прибытии в Зорр, пока не попал в бархатные руки инквизиции, что предпочитает наказывать без пролития крови, то бишь на костре…
Горы придвигались все ближе и ближе. А пока мы проехали еще три города, преданных огню. Последний еще дымился, воздух полон отвратительно сладкого запаха разлагающейся
Гнали скот, брели паломники. Среди простого люда виднелись и знатные, кто верхом, кто в телегах, вместе с семьями и слугами.
Подгадав под праздник, купцы и простые селяне беспечно, не замечая полыхающей рядом войны, везли в город мясо забитых зверей, рыбу, мешки соли, зерна, связки свежевыделанных кож, пеньку, бочонки меда, желтые массивные круги воска. Из городских ворот такие же телеги везли уже повеселевших хозяев на кипах сукна, дорогой медной посуды, разных скобяных утварей.
Город стоял на большом холме, что уже не холм, а так, малая возвышенность, чтобы река не залила, когда выйдет из берегов. Крепкая городская стена сжимает город, как тугой пояс затягивает живот уже немолодого бывалого воина, а по эту сторону город опоясали сады, где баронский почти не отличался от роскошных и ухоженных садов богатых горожан, торговцев, знатных людей и просто любителей яблок и груш.
Я любовался огромным городом, богатым и растущим, здесь половина домов уже из камня, а которые из простых бревен – все равно поражают взор высотой стен, яркими крышами, широкими окнами с дубовыми ставнями… и все же сердце стиснулось, когда вспомнил, через какие города только что проехал.
«А еще не война, – напомнил себе. – Так, набеги мелких отрядиков, что ползком перебрались через границы… и здесь отыскали сторонников».
– Мимо, – напомнил Ланзерот строго, – мимо!
Бернард, суровый и каменнолицый, прогудел невозмутимо:
– До Зорра рукой подать!
Снова ночевка в ближайшем лесу, на огромной поляне, чтобы никто не смог подобраться, прячась за толстыми деревьями. Стыдно сказать, но, сколько я ни всматривался в звездное небо, не находил в нем никаких отличий от того, московского. Не находил, потому что и там, в Москве, не поднимал глаз к звездам. А небо видел только краем глаза, боковым зрением. Хоть дневное, хоть ночное. Оно не несет никакой сиюминутно меняющейся информации, потому воспринималось как незаполненное пространство. Даже меньше, чем огромный щит с надписью: «Здесь могла бы быть ваша реклама!»
Но с каждым днем я посматривал в звездное небо все чаще. Среди всех звездочек одна все же выделяется, красноватая, с тем оттенком, какой бывает у догорающего угля, покрытого серой золой пепла. Достаточно слабого дуновения ветерка, чтобы легчайший налет пепла смахнуло, а багровый жар запылал во всей зловещей красе.
«Марс», – подумал я. Где-то читал, что планета Марс выглядит с Земли красноватой звездочкой. Потому ее и называют планетой войны, планетой пролитой крови, пожаров…
И все-таки на душе скребло. Эта красноватая звездочка выделяется на ночном небе уж чересчур. Хоть я из тех свиней, что на небо смотрят только тогда, когда их поворачивают на вертеле, но все же заметил бы этот зловещий блеск, заметил бы…