Ричард Длинные Руки – фрейграф
Шрифт:
Я задумался, переваривая интересную идею. В самом деле, про изгнание знаем только со слов Адама, а ему наверняка стыдно было признаться детям, что и как по молодости творил в саду, как поступал с населяющими его животными и что с ними делал от избытка фантазии и будучи не стесненным никакими запретами. Вот и придумал насчет не вовремя сорванного яблока и чересчур строгого родителя… Детям нужны простые объяснения, преждевременная правда всех шокирует.
Ангелхейм расхохотался.
— Что вы так задумались?
— Заметно?
— Еще
— Мой меч может сломаться, — сказал я, — как и доспехи… Но моя вера никогда не сломится, никогда не иссякнет. Господь прав, хотя мне пока и непонятны его замыслы…
Тоскливый вой прервал мои слова. Я повернул голову, стараясь определись направление и расстояние. По спине пошел мороз, когда сообразил, что вой идет с расстояния в несколько миль. Зверь должен быть такого размера, что стадо быков употребит только на закуску перед обедом, однако же никто не всполошился, не хватается за оружие, не созывает народ, чтобы дать отпор.
Такое ощущение, что слышу только я. Нет, вот еще двое переглянулись, один сказал что-то бодрое, другой захохотал, и оба затянули бодрую походную песню про прекрасную леди, что ждет благородного рыцаря из похода.
Ангелхейм заметил мое напряжение, проговорил участливо:
— Вы не бывали в этих краях… Это всего лишь террованг.
— А он что, безопасен?
— Очень опасен, — сказал Ангелхейм.
— А почему поют?
— Террованги никогда не покидают свою пещеру, — ответил он. — Даже непонятно, камни жрут, что ли. Иногда находятся храбрецы, что спьяну обещают вернуться с головой зверя на пике… Знаете ли, это очень удобно! Он сам по себе ни на кого не нападает, так что гибнут только добровольцы.
— Удобно, — согласился я с облегчением. — Можно не спешить с очищением земель. А этого террованга оставить для тренировки, а также для испытания на нем новых видов оружия.
— Катапульт?
— Да, — согласился я. — И арбалетов повышенной мощности.
— Он это не любит, — предупредил Ангелхейм. — Однажды выскочил и гнался за такими с полмили, пока не растерзал всех. Только тогда решил, что вполне удовлетворен, и вернулся.
— Гм, — сказал я. — Этого я не учел. Это потому, что я шибко умный. Умные мелочи не замечают. А шибко умные не обращают внимание и на крупное…
— Вы очень шибко умный, — согласился Ангелхейм.
За кустами впереди порхает пташка, кричит взволнованно и сердито, но сесть не решается. Ангелхейм тоже заметил, опустил забрало и потянул руку к мечу.
— Может быть, — проговорил он, — просто лиса добралась до гнезда в кустах… Но, может быть, и не совсем лиса.
— А то и совсем не лиса, — согласился я.
Ангелхейм поднял щит как раз в момент, когда из-за веток вжикнула стрела, а за ней сразу еще три. Я послал коня вперед, кустарник распахнулся, как зеленые брызги. Под копытами
Четвертый метнулся в заросли и пропал. Я метнул меч в кусты, ориентируясь на шелест. Там затрещало, ветви прогнулись, затрепетали, на землю грохнулось нечто тяжелое.
Ангелхейм поднялся, тяжело дыша, вломился в кусты, как носорог, у которого со зрением проблемы. Некоторое время там шумело, пыхтело, постанывало, наконец маркиз выбрался обратно, в руке мой меч, стальное лезвие в крови по самую рукоять.
Подскакал на горячем коне Ульрих, огляделся, остро сожалея, что все закончилось без него.
— Здорово вы его, маркиз!
Ангелхейм поморщился.
— Я только меч выдернул… кое-как. Наш сюзерен засадил ему в бок по самую рукоять. Насквозь, как жука.
Ульрих повернулся ко мне:
— Как вы это сделали?
— По звуку, — ответил я. — Он же топал, пыхтел, и кусты шевелились.
Ульрих с сомнением покачал головой, но промолчал, Ангелхейм спросил жадно:
— Научите?
— Есть и получше вещи, — сказал я нравоучительно, — чему стоит учиться. Вы читать-писать пробовали?
Дорога сделала поворот, в узком месте между двумя скалами пятеро неизвестных ждут нас на коленях. Легкие всадники Герцеля с ним во главе окружили их и с ожиданием смотрят на меня.
— Наши раненые есть? — спросил я.
— Да, — ответил сэр Герцель нехотя. — Если вашей светлости будет угодно…
Раненых уложили под скалой в тени, я так и понял, что рассчитывают на мое умение заживлять раны, хотя сказать такое вслух не решаются: не дело гроссграфа заниматься врачеванием, как простому лекарю.
Я быстро прошелся вдоль ряда, касаясь то лба, то обнаженной груди, это надо в первую очередь, есть такие, что не проживут лишнюю минуту, вернулся, поеживаясь от холода, к пленным.
— Кто такие?
— Люди барона Руаяля, — объяснил сэр Герцель. — Верны своему господину, хоть и знают, что тот убит.
— Даже у такой сволочи, как Руаяль, — сказал я, — в этом мире есть верные люди. Хотя вообще-то не должны. Это собака верна своему хозяину в любом случае, каким бы тот мерзавцем ни был! И она не виновата. Но человек не должен уподобляться…
Один из стоявших на коленях вскричал:
— Погодите! Что вы хотите? Я — рыцарь! Я благородный человек! Я верен своему сюзерену!
— С благородных спрашиваем вдвое, — отрезал я. — Сэр Ульрих, распорядитесь… Это теперь моя земля, а эти люди — преступники. Поступайте с ними, как положено.
Пленный рыцарь понял, что верность осталась неоцененной, прокричал, безуспешно вырываясь из рук стражников:
— Но как же милосердие? Вы же говорили о милосердии!
Ульрих и Ангелхейм посмотрели на меня в изумлении. Я переспросил заинтересованно: