Ричард Длинные Руки – граф
Шрифт:
Она вслушивалась в каждое слово, глаза стали цепкими, потребовала повторить все, что рассказывал этот дядя Ганс, я послушно рассказал о планетной системе, о кометах, астероидах, что такое Луна, все это перемежая своими комментариями, что вон придумают же господа такую блажь, это у них игра такая, наверно, кто больше соврет и не собьется. Упомянул о звездах, что это, мол, не серебряные гвоздики, которыми небо приколочено к некой тверди, а очень яркие светильники, но они так далеко, что чем сильнее зеркало, в которое господа смотрят, тем звезда мельче и слабее…
Я говорил то хмыкая, то всем видом показывая полное недоверие к такой
Она иногда хмурилась, но не перебивала деревенского увальня, а то собьется и забудет, у этих детей природы мозги совсем тупые и медленные, хотя запоминают хорошо, ведь мозгам больше заняться нечем, как запоминать.
— Вот такие у нас кометы, — закончил я, тут же спохватился: — А че это я? Вроде бы говорил за кометы…
— Это я тебя вопросами сбила, — успокоила она. — Увела в сторону. Все в порядке!.. Значит, господа особенно камнями в небе интересуются?
Я пожал плечами.
— Что господам еще делать? У нас все хорошо, спокойно. Войн не бывает вовсе, а то мне ваши слуги таких страстей порассказывали… Вот и смотрят на эти камни, если они камни, а не брехня какая. Тем более что говорят, будто первые господа спустились как раз с какого-то из этих камней… вроде бы размером поболе самого большого королевства! Вот и смотрят, где их родина. Назад уже не могут почему-то…
Она вскочила, глаза горят лихорадочным огнем, в волнении ломала руки. Платье соскользнуло с одного плеча, почти открыв грудь, небольшую, но четко очерченную, волшебница не замечала или не обращала внимания, я ведь не сеньор, а всего лишь слуга, сделала несколько быстрых шагов вдоль стены, вернулась обратно.
Я непроизвольно встал, наверное, и простолюдины не должны сидеть, когда леди встает, волшебница остановилась напротив меня, в зеленых глазах бушует пламя.
— Ладно! — сказала она торопливо. — Иди в людскую, вели, чтобы приготовили двух коней. Мне мою Осинку, а тебе… пожалуй, подойдет Кленовый Лист. Мне нужно выехать в лес к одному… к одному камню. Раньше меня сопровождал Маклей, но он совсем стар, расхворался… Я по дороге расспрошу еще, а пока сама разберусь, что ты нагородил…
Я сказал виновато:
— Да это все болтовня пьяных слуг вечером у камина! Когда совсем делать нечего, о чем только не говорят. Они говорят даже, что у господ на заднем дворе повозка стоит, что когда-то без всяких лошадей бегала так, что никакими лошадьми не угнаться! А еще раньше, брешут, при самых первых господах, она еще и летать умела… ха-ха, молодая была, наверное.
Она выпрямилась, я видел по ее глазам, как жадно ухватила и эту информацию, словно уже натыкалась в своих книгах на нечто подобное. Я ухмыльнулся про себя, отступил, как перед персидским сатрапом, к ним низзя поворачиваться задом, и вовсе ориентация ни при чем, некультурно так, нащупал за спиной ручку двери, вышел и еще раз искательно поклонился через порог.
Раймон и Лавор вывели из конюшни и оседлали двух коней, деревенщине такое
Подошли Винченц и Адальберт, Винченц лично проверил подпруги, осмотрел сбрую. Леди Элинор вышла, одетая совсем по-кошачьи, а я решил, что понимаю, почему этот вечный конфликт между мужчинами и женщинами: мы все-таки больше похожи на псов, а женщины все-таки кошки, кто в большей степени, кто в меньшей, но кошки. А может, этот стиль какой-то древний или суперсовременный, но у меня в мозгу крутится только одна ассоциация с кошками и кошачестью.
Когда волшебница подошла к нам, я засмотрелся не просто ошарашенно, а откровенно уронил нижнюю челюсть. При первой встрече волосы горели ярким пурпуром, вечером она примерила внешность жгучей брюнетки, когда волосы чернее ночи, чернее смертного греха и почти такие же черные, как нарушение рыцарской клятвы, а полчаса тому ее волосы горели пламенем заката. Сейчас волосы отливают цветом спелой пшеницы…
Раймон и Лавор, как и остальные слуги, что остановились поглазеть, удивления не выразили. Странно, не думал, что покрасить волосы удается так быстро, а ведь надо еще перемерить хотя бы десяток платьев, сапог, насмотреться в зеркало с висюльками в ушах то этими, то теми…
Улыбка скользнула по ее полным сочным губам.
— Дик, — напомнила она по-матерински, — я волшебница.
— Вы читаете мысли, — пробормотал я и поклонился, скрывая тревогу.
— Твои мысли написаны на твоем лбу крупными письменами, — ответила она. — Подержи коня… ты хоть ездить умеешь?
— Если не умею, — ответил я, — вы волшебством научите?
Она покачала головой:
— У меня есть куда тратить волшебство. Садись, поехали!
Я взобрался в седло, стараясь делать это медленно и основательно, по-крестьянски, с добротностью людей, которым не приходится вскакивать в седло и галопом мчаться в бой. Жеребец воспринял это как народ в тоталитарном государстве, стоически, только вздохнул.
Она рассматривала меня пристально, как неизвестное крупное насекомое, что может оказаться безобидной бабочкой, но может обернуться и опасным богомолом.
— Кстати, Дик, ты знаешь, что совершенно не чувствуешь магии?
Я смотрел предельно глупо, спросил с удивлением:
— Магии?.. А зачем мне ее чувствовать?.. Я чувствую запах кухни и знаю, когда готов обед. Еще я чувствую, когда тепло или холодно. А магия… как ее вообще можно чувствовать?
Она отмахнулась:
— Неважно. Главное, раз не чувствуешь, то на тебя нельзя магией…
Я всплеснул руками.
— Ваша милость! Да зачем на меня тратить дорогую магию, вы только слово скажите, я для вас в лепешку! Да что там слово, бровкой двиньте, глазки прищурьте, и мне все понятно, тут же брошусь исполнять!
Винченц хохотнул, Адальберт сказал злорадно:
— Он наисполняет! По своему разумению.
Она тоже усмехнулась, сказала уже спокойнее, с задумчивостью в голосе:
— До чего же люди разные… Я встречала людей, что не чувствуют боли… не притворяются, а в самом деле не чувствуют!.. Их жги железом, а они улыбаются и рассказывают что-то веселое…