Ричард Длинные Руки – граф
Шрифт:
Прикосновение холодной иглы справа к шее заставило быстро повернуть голову. На соседнем дереве шагах в пяти быстро сдвинулись ветви, я успел увидеть оскаленную мордочку некрупного зверька вроде куницы или мелкой рыси, зеленые листья покачиваются, холодное прикосновение исчезло.
— Сработало, — прошептал я. Сердце застучало чаще. — Сработало!
Я поднялся, ноги налились силой, готовы по-дурному подпрыгивать, я торопливо пошел через лес, время от времени поднимая голову к солнцу за редкими ветвями. Сработало! А ящер и не думал на меня нападать, потому предчувствие опасности, щедрый дар
Совсем близко к тропке нависает ветками красиво изогнутое дерево. Я пригнулся, намереваясь проскочить на ходу, по ветке бегут муравьи и умело перебираются на другое дерево, где ветви сцепились сучьями. Я невольно засмотрелся, когда среди шустрых муравьев и припавших к трещине с вытекающим соком мелких бабочек и жучков показался очень крупный муравей, с фалангу моего пальца, ярко-желтый, сверкающий металлом, а спина переливается рубиновым цветом. Не веря глазам своим, подставил руку, муравей набежал на преграду, быстро вскарабкался на ладонь и остановился, чуть приподнявшись на всех шести лапах и шевеля сяжками.
Спина в самом деле целиком из чистейшего рубина, сквозь пурпур камня я смутно вижу прожилки на моей ладони, остальное тело блестит чистейшим золотом, хотя умом понимаю: настоящее золото — слишком мягкий металл, а в этом муравье чувствуется несокрушимость. Голова — настоящее произведение ювелирного искусства: блестящая, умело составленная из пяти пластин, причем одна на самом темечке, из нее выходят сяжки, сделанные с дивным изяществом и красотой, хотя я сразу заметил стилизацию — у всех муравьев они заканчиваются эдакими метелочками, а здесь все просто — прямые такие тугие спиральки, очень эффектные, с драгоценными камешками на кончиках, тоже рубинами.
Глаза муравья крупные, хотя и не чересчур, все-таки он не пчела и не стрекоза, горят красными огоньками, все тот же рубин, и еще три крохотных рубина на стебельке, что соединяет спину с золотым брюшком. Вообще вся голова, как только сейчас рассмотрел, это сплошной драгоценный камень, а золотые пластины хоть и покрывают его со всех сторон, но оставляют места по бокам для раздутых щек. Все верно, у муравьев в самом деле есть щеки, иногда весьма оттопыренные, да и вообще эта живая брошка сделана настолько точно, что я, с некоторой натугой порывшись в памяти, назвал бы его кампонотусом.
— Я тебя возьму с собой, — сказал я вслух и медленно, вдруг да у него сохранились рецепторы. — Не знаю, кто тебя потерял и как давно это было… но ты слишком драгоценная безделушка, чтобы оставить в лесу… Ты можешь замереть? Не двигаться?
Муравей настороженно шевелил сяжками, я потрогал его пальцем. Была бы коробочка, нет проблем, но если заверну в платок, то переломаю ему все шесть лап и сяжки. Ладно, попробую в листья, толстые и мясистые, как у лопуха, это что-то вроде ваты или пенопласта.
Деревья становятся беднее на листья, все больше засохших, словно шелкопряд пожрал зелень, да и ветки обломал, хотя на такую высоту и огр не дотянется. Даже трава беднее, суше, будто в степи под палящим солнцем. От деревьев тонкие тени падают мне навстречу, низко опущенные ветви пытаются ухватить за штаны.
Я шел без тропки, уши на макушке, ловлю шорох крыльев, крики мелких птиц, по коре
Ноздри уловили запах зверя. Я некоторое время шел бездумно, пока не сообразил, что зверь не простой лесной, а лесостепоподмостный, и хотя здесь нет близко моста, но деревьев хватает. Тонкая струйка запаха тянется вон с той стороны, а там, судя по запахам дорожной пыли, перемолотой колесами в невесомую суспензию, схоронились в кустах несколько крепких мужчин.
Закрыв глаза, чтобы не мешали, я сосредоточился, мир стал зыбким, задвигался, все размывается, переплетается, странно и непривычно видеть то, что за деревьями, и не видеть в трех шагах, где голая проплешина, запахи просто плывут тонкими или широкими потоками. Шагах в полусотне в кустах расположилось не меньше десятка мужчин, я всмотрелся, вернее, внюхался, одиннадцать человек, все вооружены, но я только чувствую присутствие железа, однако оно не дает запахов, могущих оформиться в меч, топор или булаву.
Картинка есть, я медленно отступил и, стараясь не делать лишнего шума, пошел по широкой дуге, обходя опасных ребят. Хотя со мной ничего ценного, но вдруг да закурить попросят, лучше от греха подальше обойти, я же интеллигент, пусть эту зеленую братву местные ноттингемские шерифы вылавливают да вешают. Когда такое касается меня лично, то я хоть и убежденный гуманист, но за смертную казнь на месте.
Вообще-то здесь я, пожалуй, впервые в полной мере применю прием, придуманный еще на Каталаунском турнире. В смысле, что победа достанется легче, если в самом начале спора или драки показать слабому, что ты много сильнее, чем есть, а сильному — что много слабее. Проще говоря, опытный игрок не станет показывать сильную карту.
Конечно, это не совсем по-рыцарски, но я еще тот рыцарь. В смысле продвинутый рыцарь, что в первую очередь — не дурак. Рыцарственность показываю, когда у меня все четыре туза в руках, да еще и четыре в рукаве. А если их нет, как вот сейчас, то я знаю и другое правило: когда не помогает волчья шкура — надевай лисью.
Далеко впереди за деревьями блеснула водная гладь. Пахнуло свежестью, влагой, деревья остались за спиной, а передо мной распахнулось широкое чистое озеро со спокойной водой. Посреди озера — зеленый остров с небедными деревнями, ветряными мельницами и одной водяной, а на невысоком холме — замок.
Озеро не выглядит глубоким, так бы и пошел к замку вброд, закатав штаны до колен. По идеально ровной поверхности скользят, как по зеркалу, где отражается синее небо с белыми облачками, белые гуси. Или лебеди, кто разберет этих пернатых, я не ихтиолог, мне бы выучить, насколько джилль отличается от пинты, пинта от кварты, а кварта от галлона. Ну, что такое баррель — знаю, кто этого не знает? Даже помню, сколько стоило на прошлых торгах.
Под каждым гусем плывет перевернутый гусь антимира, и когда верхний изгибает длинную шею и сует голову в воду, нижний тоже сует навстречу, происходит аннигиляция, по воде скользит одна толстая задница в перьях.