Ричард Длинные Руки – гроссграф
Шрифт:
– У нас, - поправил я сварливо.
– И в этих планах женщинам места нет! Вовсе. Мы мужчины, а не самцы какие-то. Честь, слава, экономика, гуманизм… еще что-нибудь из культуры для рюшечек, но не женщины!… Надеюсь, вы меня правильно поняли?
– Понял, понял, - ответил он поспешно на вопрос, в котором прозвучала угрожающая нотка.
– На знамени - честь, слава, экономика,
Из конюшни графа Арлинга выкатили изящную повозку. Украшена золотом так обильно, что застрянет даже не в болоте, а на любой неровной дороге. Конюхи оглядывались на грозных гостей, что старше хозяев, поспешно впрягали лучших коней.
Леди Лоралею усадили на бархатное сиденье, у дверцы повозки поставили стражу. Зигфрид и Тюрингем, гордясь близостью к гроссграфу, которого знали еще совсем не гроссграфом, то и дело подъезжали, докладывали, что пока все под контролем, а местные рыцари как будто даже рады.
– Вот-вот, - сказал я, - думаю, граф Арлинг и барон де Марк, выразив «искреннее и неподдельное» моим самодурством, втайне будут довольны. А то и рады.
Зигфрид переспросил непонимающе:
– Как? Почему?
– Ну, Зигфрид, ты меня удивляешь!
– ответил я раздраженно.
– Будто не знаешь: стоит женщину выпихнуть из комнаты, как ссора между мужчинами тут же затихает! Эти двое устали от бессмысленной и кровавой войны, но гордость, гордость!… А тут я изымаю предмет спора, драться уже не из-за чего. Будут зализывать раны, громко и во всеуслышанье обвинять меня, доказывая всем, что, не вмешайся я со своим войском, они бы еще показали… но останутся лояльными подданными.
Альбрехт подошел, прислушался, покачал головой.
– Но будут обвинять, - сказал он задумчиво, - а это нехорошо.
Я отмахнулся.
– Придется привыкать. Иначе, желая сделать всех счастливыми и лояльными, я приду к правильной мысли перебить все человечество. А Господь сотворил наш мир не на правильности! Вот так. Потому что все предыдущие миры творил именно на ней, правильности, и потому все их рушил…
Зигфрид
– На милосердии?
Я отмахнулся.
– Если бы на милосердии, все бы в грехах и беззаконии утонули. Вы же знаете нас, ребята, чего нам выделываться друг перед другом? Мы еще те свиньи, нам только дай волю. Нет, он творил на справедливости и милосердии, разделив поровну, а потом все перемешал в такой пропорции, чтобы уравновешивало и удерживало на плаву. Потому я, как самодур-тиран, должен быть и справедливым, и милосердным одновременно, что значит противоречить самому себе. Раньше у людей от этого начиналось раздвоение личности, но я из мира, где даже двуличные люди уже редкость, у всех по несколько личностей и ников, так что я справлюсь, справлюсь всем назло и вопреки…
Зигфрид в задумчивости почесал голову.
– А как это, милосердие и справедливость… одновременно?
– Очень просто, - объяснил я.
– В одной деревне кузнец убил соседа, а его жену изнасиловал. Односельчане его схватили и собрались повесить, но староста сказал: люди, что вы делаете? Он же единственный кузнец! Кто же нам коней подкует, кто косы и серпы сделает, кто вообще с железом умеет? Ему возражают, что за такие дела по справедливости надо вешать. Правильно, ответил староста, но кузнец у нас один! А вот плотников - шестеро. Хватит и пяти. Так что давайте для кузнеца проявим снисхождение, общество ведь держится на милосердии, а во имя торжества справедливости повесим плотника, чтоб людям неповадно было убивать соседей и насиловать их жен…
Они морщили лбы, стараясь понять сложную логику правителя и взаимопереплетаемость в обществе милосердия и справедливости, но, как мне показалось, так и не врубились.
Зифрид тяжело вздохнул и, хлопнув Тюрингема по плечу, пустил коня в сторону ворот. Коляска сдвинулась с места, кучер помахивал кнутом, мои рыцари оголили мечи, красиво и грозно выстроились с двух сторон.
Занавеска на окошке чуть отодвинулась. Леди Лоралея рассматривала то ли двор, с которого ее увозят, то ли тех, кто увозит.