Ричард Длинные Руки – император
Шрифт:
— Ну и что, — сказал я нервно, — предполагаю, это всего лишь машинный зал… как я считаю. Рабочее помещение. Для простых. Низших по рангу.
За нашими спинами сказал с отвращением тяжелодышащий сэр Тамплиер:
— Так чего мы здесь? Если здесь для простолюдинных филигонов? Я желаю драться только с их рыцарями!
— Я тоже, — поддержал Альбрехт заносчиво, — еще провоняемся простолюдинами!
Я зыркнул искоса, кого это из нас пародирует, надеюсь, не меня, а Боудеррия сказала звонким голосом:
— Наверх!
— Наверх, —
Не договорив, я выхватил у нее факел и сунул в узкую щель справа. Там тонко запищало, я увидел лицо ослепленного филигона, тут же всадил в него меч и вытащил, как нанизанную на прут крысу.
Щель моментально схлопнулась, не оставив следа. Тамплиер одним взмахом отрубил филигону голову и пинком отшвырнул, а Норберт озадаченно щупал стену в поисках щели.
— Будьте внимательнее, — велел я. — Мы не филигоны, мы должны уметь моментально приспосабливаться к изменениям!
Они умолкли, а я на бегу подумал, что филигоны в силу своей неразумности быстро меняться не могут, а только вместе с климатом, вообще ничего изобретать не могут, а создают только, как у нас создают свои цивилизации муравьи, термиты, пчелы, даже бобры.
Разница в том, что филигоны — следующая ступень после млекопитающих. Они так и не стали разумными, однако четыре нервных системы, предельно развитые инстинкты позволили им учитывать все наблюдаемое, понимать и умело использовать. Потому у них может быть развита разве что механика, для ее понимания нужна лишь наблюдательность, Архимед с ее помощью мог творить чудеса, используя силу падающей воды, ветра, рычага и многое еще чего, подсмотренного у природы, так что Маркус либо не они создали, либо Маркус… создать предельно просто.
Ход вывел в пещеру, где красные сталактиты свисают со свода на десятки ярдов, а навстречу поднимаются такие же сталагмиты, тоже красные и багровые.
Норберт охнул:
— Если это не зубы дракона…
— Это сталактиты, — сказал я, — что не совсем сталактиты.
Он поперхнулся и умолк, вконец озадаченный. Альбрехт сказал несколько саркастически:
— Ну вот, барон, все понятно. Сталактиты, что не совсем сталактиты. Все бы так объясняли! Правда, я не знаю, что такое сталактиты… но кому это важно? Наше его величество это знает.
Тамплиер буркнул с подозрением:
— Или делает вид, что знает. Такое оно, ваше его величество.
Норберт буркнул:
— А что важно?
— Что его величество, — пояснил Альбрехт, — весьма бодры и зелы. Зелость — она весьма! Правда, я не знаю, что такое зелость, но его величество так часто это говорит, что да, значит, это весьма зело и правильно.
— Его величество зря не каркнет, — согласился сэр Сигизмунд.
Я покосился на Боудеррию, она время от времени исчезает, навещая постоянно отстающего Карла-Антона, теперь заботиться остается только о нем, но когда появляется, идет
Альбрехт, доказывая, что он уже и забыл о тяжелых ранах, может еще воевать, вырвался вперед, отважный и пышущий жаром, а там вдруг замер как вкопанный.
— Ваше величество, — вскрикнул он горестно, — они все с ума посходили? Кто так строит, ну кто так строит?
За неровным полом распахнулась пропасть, дна в темноте не видно, а через нее на ту сторону перекинуты три толстые нити, красные и подрагивающие в напряжении, вот-вот перервутся.
— Надо успеть, — сказал Норберт быстро. — Если лопнут…
Он шагнул на ближайшую, ставя ступни вплотную одну за другой, раскинул руки в стороны.
Альбрехт вскрикнул:
— Я так не смогу!
— Я тем более, — громыхнул Тамплиер.
Они оглянулись на меня, я подумал, сказал без особой уверенности:
— Можно идти по средней, а на соседние опираться…
— Как? — спросил Альбрехт. — Не потянуться.
— Можно попробовать, — ответил я. — Дайте факел… Нет, лучше тот, что не горит.
Я ступил на нить, чувствуя, как все внутри замерло, под ногами бездна. Говорят, вниз не смотреть в таких случаях, но как, если нужно видеть, куда ставишь ноги?
Палкой в вытянутой руке я коснулся соседней нити, сразу ощутил опору, человеку нужно не так уж и много, чтобы сохранять равновесие, так перешел на ту сторону ужасающей пропасти, где уже ждет хладнокровный Норберт, там повернулся и швырнул факел обратно.
— Попробуйте!
К чести Альбрехта, он двинулся за мной первым, быстро поняв принцип, только когда оказался на этой стороне, лицо было белее мела, глаза безумные, а дышал подобно загнанному коню.
— Поздравляю, герцог, — сказал я, — у вас что ни шаг, то подвиг. Сэр Тамплиер?
Тот отозвался стонущим голосом:
— Уже иду…
Боудеррия перешла легко, почти перебежала, древком факела так и не прикоснулась ни к одной из нитей, а вот Сигизмунд для страховки взял в обе руки по факелу и опирался в обе стороны так, что обе соседние нити дрожали и раскачивались больше, чем та, по которой шел.
Он перешел последним, и пока все приводили дыхание в норму, Альбрехт воскликнул изумленно:
— Алхимик! А он как тут очутился?
Карл-Антон поднялся с камня, если это камень, на лице сильнейшее смущение.
— Простите меня, но я стар, не для меня это… Хотя понимаю, страсть молодых и дерзких к опасности, острым ощущениям.
Я спросил с подозрением:
— Что «это»?.. Кстати, а как вы перебрались? Да еще раньше нас.
Он мотнул головой в сторону.
— Вон там широкая дорога вдоль стены. На коне можно бы… Ваше величество, вы тоже?
— С той стороны еще шире, — ответил я. — Жаль, не сразу заметил.
Тамплиер в бессилии опустился на камень, по лицу катятся крупные капли пота, а губы шевелятся, но по глазам не видно, что творит молитвы.