Ричард Длинные Руки – конунг

Орловский Гай Юлий

Я быстро оглядел лагерь строителей, все наспех, однако работа делается быстро и добротно, монахи хоть и не все своими руками, но ревностно следят, чтобы рабочие не халтурили.

– Одобряю, – сказал я наконец. – Бобик, к Тоннелю! Далеко не убегать!

Отец Удодерий вскарабкивался на мула, Зайчик весело ржанул и, обогнав его, пошел красивым галопом в стороне от основного пути, нам бездорожье не помеха, только у самого входа пришлось сбросить скорость.

Нагруженные телеги двигаются непрерывным потоком в обе стороны. Купцы нередко идут рядом, лошадям и так тяжело,

их обгоняют всадники на легких быстрых конях, эти больше похожи на приказчиков, которым велено спешно вызнать, что и почем в новых землях. Вообще купцы всегда были теми авантюристами, что открывают страны и народы…

Перед нами поспешно расступались, прижимаясь к стенам, почтительно кланялись. Польстило, что во взглядах больше почтения к удачливому суперторговцу, сумевшему завладеть такой уникальной дорогой, теперь берет плату за ее топтание, чем к непонятной и далекой власти майордома.

– Счастья вам, ваша светлость!

– Здоровья, лорд!

– Долгой жизни!

Я улыбался и помахал рукой в воздухе. Думаю, пожелания счастья и долгой жизни искренние, все-таки я для них кое-какие перспективы открыл.

Бобик все-таки унесся вперед далековато, там паника, крики, наконец все утихло, а когда мы добрались до нужного места, большая группа монахов сбилась в кучку, Бобик сидит неподвижно у стены, как изваяние, только красный язык высунут на локоть из жуткой пасти и постоянно дергается.

– Слава Господу, – сказал я громогласно и соскочил с коня. – Собака – Божье создание, не зря же всех собак Господь берет в рай. Отец Силеверстиус?

Один из монахов, крупный и чем-то похожий на отца Удодерия, поклонился смиренно, но и с чувством достоинства.

– Ваша светлость…

– Отец Силеверстиус, – сказал я. – Ведите братьев!.. Бобик, открывай дверь служителям Творца!

Адский Пес пробежал вдоль стены, нюхая землю, монахи поспешно отпрыгивали и провожали его тревожными глазами. В сплошной стене с легким треском переломленного прутика возникла вертикальная трещина, тут же в стене образовался широкий проход, будто только что здесь была дверь…. и вдруг исчезла.

Монахи крестились и бормотали молитвы. Бобик вскочил в образовавшийся проем, оглянулся.

Я махнул рукой.

– Господь доверяет тебе, – сказал я громко, – так что иди первым. Братья, пришел ваш час послужить великому делу строительства Царства Небесного на земле! За мной… а можете за этой милой собачкой.

Отец Силеверстиус крякнул, как огромный селезень, перед ним расступились, он шагнул вперед, бросил на меня взгляд, я кивнул, и он первым вошел в проем.

Я сказал громко:

– Здесь много соблазнов, братья мои!.. Потому ничего не трогать, не щупать, стен не касаться. Особенно, где всякие знаки… Помните, мы еще далеки от идеала, каким замыслил нас Господь, потому он постоянно испытывает нас, грешных.

Отец Силеверстиус перекрестился.

– Кому доверяет, того испытывает строже.

– Золотые слова, – одобрил я. – Вы избранные… Господом.

– Не подведем, – пробормотал он. – Во всяком случае, постараемся с Божьей помощью.

Один из монахов пробормотал:

– Да

уж… ваша светлость, вы только не забывайте говорить, что нам делать.

– Пока только идти следом, – велел я. – Главное, ничего не трогать!

Они медленно двигались по проходу, сбившись в тесную группу, как овцы, что прижимаются так тесно друг к другу, что уже и не стадо, а нечто вроде огромного животного с множеством ног.

В конце этого служебного коридора еще дверь перед Бобиком распахнулась, монахи охнули и снова начали креститься и бормотать молитвы.

Бобик влетел в помещение склада огромными прыжками, я сказал торопливо:

– Бобик, ко мне!

Пришлось подождать, пока все монахи войдут первыми, косятся удивленными глазами, но не объяснять же, что дверь открывается не передо мной, а перед этой собачкой. Авторитет Бобика взлетит, а вот мой…

Первым вошел отец Силеверстиус, за ним остальные, вид ошалелый, но я все равно восхитился их выдержкой. Другие бы в панику, но эти понимают, что все созданное руками человека ничто перед созданным Господом, и осматриваются с великим изумлением, все-таки ангар чудовищно велик, это же сколько камня нужно выгрызти в толще горы и вывезти, но без страха.

Кое-кто сжимает крестики, у многих шевелятся губы, но молитвы – это чисто инстинктивное, что дает уверенность в защите, а глаза уже жадно шарят по всем этим чудовищным механизмам, странным и необычным.

Тусклый свет медленно охватывал все помещение, давая глазам привыкнуть, набрал силу, наконец стало светло, как в солнечный день. Впереди в идеальном порядке застыли на рельсах десятки платформ, на том же месте те два вагона, на которые я положил глаз еще в прошлый раз.

– Братья, – сказал я торжественно, – Господь уничтожил погрязший в грехах народ, но сохранил для нас, грешных, это вот место. Мы хоть и грешные, но в сравнении с теми прошлыми – просто праведники. Потому он и доверил нам взять это и пользовать на благо церкви.

Отец Силеверстиус проговорил осевшим голосом:

– Но… как?

Остальные не двигались, бледные и вздрагивающие, постоянно крестились, все сбились в кучку, никто ни на шаг в сторону, прекрасно, но нет панического страха, все в руках Господа.

Я восхитился стойкостью, сам перекрестился демонстративно широко и даже пробормотал начальные строки молитвы, чем явно укрепил к себе доверие.

– Вот эти длинные стальные полосы, – объяснил я, – называются рельсами. По ним и пойдет во славу Господа паровоз, который спешно делают ваши братья в монастыре святого Цистерия. А вам предстоит погрузить их вот на эту платформу.

Отец Силеверстиус приблизился с крайне озабоченным лицом и тревожными глазами.

– А затем?

– Поздравляю, – сказал я.

– За что?

– Вы молча спросили меня, – объяснил я, – как доставим их к тем шпалам, что вы уложили… Грузите! Я все покажу.

Монахи все так же молча, вот уж где дисциплина, брались за рельсы, краснели и багровели, к ним подключались собратья, и наконец опытным путем определили, сколько человек нужно, чтобы поднять один рельс и уложить на платформу.