Ричард Длинные Руки – маркграф
Шрифт:
– Хорошее начало, – сказал я ровным голосом.
Он улыбнулся, развел руками.
– Потому мы готовы, как побежденные, признать поражение. Просим позволения пропустить нас через свои войска.
– Зачем? – полюбопытствовал я.
Он пожал плечами.
– Поищем более удачливых хозяев. Жаль, что вы фактически завершили войну, а то бы мы сочли за честь служить под вашими знаменами!.. И платите вы, как мы наслышаны, щедро и вовремя.
– Да, – согласился я, – с войнами здесь, надеюсь, покончено. Во всяком случае, с большими. Но выпустить
Он усмехнулся, развел руками.
– Понимаю вас, ваша светлость. Мы сдадим все знамена. Для вас, рыцарства, это и есть главный признак победы над противником. Нам гораздо важнее сохранить свои деньги. За это мои люди будут сражаться до последнего! А знамена… что знамена? Тьфу, просто цветные тряпки с намалеванными животными.
Я кивнул, лицо держу неподвижным, пусть полагает, что меня ничего не коробит, я же политик, а политик принимает во внимание только реалии. Знамена – выдумка, химера. Ретель прав, это всего лишь тряпки с нарисованными, да и то крайне плохо, геральдическими животными и птицами.
– Я пришлю человека для подробных переговоров, – сообщил я. – До свидания, капитан Ретель.
Он отсалютовал, лицо несколько разочарованное, но промолчал. Я первым повернулся и отправился к своим. Сэр Растер спросил в нетерпении первым:
– Что он предложил?
– Продолжайте копать ров, – напомнил я. – Надо расширить, а то есть шанс, что этот смогут забросать связками хвороста. И ночью копайте.
Он вскинул брови.
– Зачем?
Я посмотрел на него в удивлении.
– Сэр Растер! Это еще что такое?
Он смешался, сказал виновато:
– Простите, сэр Ричард. На минутку показалось, что война уже окончилась, вот и… повел себя так, будто уже все позади.
Он отвернулся от Макса, тот смотрит с укором, как же, его учитель в воинском деле и вдруг так оплошал: спрашивает главнокомандующего о его замыслах! А я ж совсем недавно сообщил им, что если бы моя рубашка дозналась о моих замыслах, я бы тут же ее сжег. Выслушивать советы командующий может от всех, но решает единолично, и что именно – строжайшая военная тайна.
В лагере наемников незаметно, чтобы обеспокоились продолжением работ по углублению и расширению рва. Правда, капитан Ретель поинтересовался у близко подошедшего ко рву барона Альбрехта, зачем эти напрасные работы, но тот ответил с гримасой неудовольствия, как я и велел, что в таком огромном войске правая рука не знает, что делает левая. Кто-то велел, вот и роют, а отменить нельзя, пока не отыщут того, кто велел.
Капитан Ретель насмешливо и снисходительно улыбался. В его отряде с железной дисциплиной немыслимо такое разгильдяйство. Барон по возвращении сообщил, что последняя оговорка о правой и левой руке, похоже, укрепила его решимость перейти на службу к нам.
– Но мы не воюем, – напомнил я.
Он усмехнулся.
– Капитан не верит, что сила будет пропадать зря. Полагает, что вы
– Пусть верит, – ответил я хмуро. – Как ров?
– Практически закончен.
– Хорошо. Отряды лучников, что я послал в обход?
– Вскоре будут на вершинах скал, – сообщил он. – Хотя не понимаю зачем. Разве что вынудите наемников принять совсем уж немыслимо жесткие требования?.. Например, сдать все награбленное? Но там не определить, что награбили, а что получили как жалованье.
– Да, – согласился я сухо, – а это нечестно, да?
– Иронизируете?
– Да еще сам не знаю, барон. Может быть, над самим собой.
Он посмотрел поверх моего плеча.
– Ого, и святая инквизиция пожаловала…
Я оглянулся, из крытой повозки заботливо помогали выбраться отцу Дитриху. На этот раз с ним был только один священник. Отец Дитрих светло улыбался, совсем не похожий на жестокого сжигателя ведьм и еретиков, крестил и раздавал благословение смиренно склонявшим головы рыцарям.
– Отец Дитрих, – сказал я, – мне очень нужна ваша поддержка.
– Слушаю, сын мой…
Я огляделся по сторонам. Рыцари посматривали в нашу сторону внимательно и с ожиданием. Я взял отца Дитриха под руку.
– Давайте отойдем.
Настороженный, он послушался, даже своего помощника отослал жестом. Я перевел дыхание, отец Дитрих смотрит встревоженно, но на лице полное доверие, за это вторжение я более чем доказал преданность церкви.
– Отец Дитрих, – сказал я и задержал дыхание, потому что к горлу подступил тугой ком, но я с усилием проглотил и продолжил, глядя великому инквизитору прямо в глаза: – Отец Дитрих, я принял хорошо обдуманное решение… наемников следует уничтожить. Всех до единого!
Он невольно охнул.
– Сын мой!.. Откуда такая жестокость?
– Они преступники, – сказал я.
– Но даже к преступникам церковь должна быть милосердной.
Я покачал головой.
– Только не к таким.
Он спросил озабоченно:
– Сын мой, чем вызвано такое… неожиданное решение? Это не по-христиански!
Я стиснул челюсти, да, выгляжу чудовищем, вопросы морали трудно бывает объяснить даже самому себе, а тут говорю с великим инквизитором, который в этом собаку съел.
Я вздохнул и сказал торопливо:
– Отец Дитрих, сейчас я как раз самый верный сын церкви, чем когда-либо! И эта вера в чистоту ее идеалов заставляет меня так поступить.
Он спросил строго:
– Не щадить даже тех, кто сдается?
– Да, – ответил я с жаром. – Святой отец, разве церковь не запрещала луки и арбалеты, как подлое оружие, когда трус может убить героя издалека?
Он ответил сумрачно:
– Запрет остался… неисполненным.
– Но он хорош! – воскликнул я с жаром. – Если бы дрались только лицом к лицу, смертей было бы меньше. И вообще войн намного меньше. Дрались бы только самые отчаянные, трусы оставались бы дома.