Ричард Длинные Руки – майордом

Орловский Гай Юлий

Я в затруднении развел руками.

– Трудные вопросы задаете, отец Дитрих. Я же простой рядовой гроссграф, каких хоть пруд пруди… Да и инаугурацию еще не прошел.

– Кстати, – спросил он уже другим тоном, – когда это будет?

– Гонцов разослали, – заверил я. – Как только все соберутся… или не все, но большинство, то и завершим легализацию власти. Думаю, ближайшие начнут подъезжать уже через день-два, остальные прибудут попозже.

Он проворчал:

– Что-то долго они едут. Уже вопросы возникают.

– У

кого?

– Да у многих.

– Дураки, – сказал я.

Он покачал головой.

– Сын мой, они не дураки, а люди, приученные к порядку. И чем быстрее завершишь вступление в свое гроссграфство, тем лучше.

– Да, отец Дитрих, я все понимаю. Не хотите ли без спешки отправиться к Тоннелю?

Он посмотрел остро.

– Ты уже наметил, когда начнешь?

– Как только, – заверил я, – так сразу. В балладах будет сказано, что это я затеял для того, чтобы утешиться от безумной любви!

Он хмыкнул, в глазах появилось одобрительное выражение.

– Я рад, сын мой, что к тебе возвращается ирония.

– Какая ирония, – ответил я тоскливо, – это сарказм. Жжет, будто ведро расплавленного олова вылакал, аки голодный дракон. Но дела, вы правы, постепенно вытеснят все… кроме дел. В принципе уже можно начинать операцию… Просто хочу подождать еще несколько дней.

– Зачем?

Я кисло улыбнулся.

– Отец Дитрих, у вас же своя разведка?

Забывать службу, твердил я себе, ради женщины непростительно. Быть пленником любви хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны. Женщина всегда предпочтет твое рабство своей свободе. Женщина – это…

Я стукнул кулаком по стене с такой силой, что рассадил руку. Короткая боль чуть отрезвила, хрень порю, никакие из этих обвинений к Лоралее не относятся, это так, общие слова, пороки одной женщины переносим на всех. Из меня просто прет бессильная ругань, ругань бессильного. Что значит слабого. Это я – слабый…

Я развернулся и, добравшись на подгибающихся ногах до роскошной кровати, рухнул поверх одеяла из шкуры заморского зверя.

В дверь постучали, словно со злорадством ждали, когда я упаду на ложе.

– Кого там несет? – заорал я зло.

Оруженосец приоткрыл дверь и осторожно просунул голову.

– Барон Альбрехт, – сказал он виновато. – Велел передать, что знает о вашей усталости, но все-таки просит принять его.

Я со злостью поднялся, махнул рукой.

– Зови.

Дверь распахнулась во всю ширь, барон Альбрехт вошел, как всегда подтянутый и собранный, даже слегка надменный. Но на этот раз пахнуло чрезмерной сдержанностью, словно готовится сказать неприятность, после которой наши отношения подпортятся.

Серые глаза метнули такой острый взгляд, что я ощутил, как нечто незримое пронзило меня и высветило

на стену за моей спиной мои некрасивые внутренности. Он отвесил сдержанный поклон, умудрившись вложить в него и верность вассала, и укор моему внешнему виду, и напоминание, что жизнь идет и даже скачет, выбрасывая из седла слабых и стаптывая тех, кто идет по обочине.

– Сэр Ричард!

– Барон Альбрехт, – поприветствовал я с чуть большей любезностью, ибо я хозяин, принимаю гостя в своих покоях, – вы, как всегда, с иголочки…

– Это как? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я гостеприимно. – Наверное, от портного. Вам бы еще гвоздику на левое плечо.

– На левое? – переспросил он суховато.

– Можно и на правое, – ответил я легко, – никогда не разбирался в символике. Барон, раз уж явились так неосторожно, придется испить со мной кофейку… Впрочем, можете отказаться, но я все равно вылакаю пару чашек. Спать хочу, веки чугунные…

– Простите, – ответил он холодновато, – я пытался раньше, но вы всегда ускользали…

– Присядьте, барон, – сказал я любезно и указал на кресло у стола. Барон выждал, пока я сяду, хоть я и моложе, но по рангу старший, так что если речь о делах, то сажусь первым я, а если собрались выпить и почесать языки о бабах, то первым садится он. – У вас проблемы?

– Это у вас проблемы, – сообщил он холодно.

За столом он такой же собранный и ровный, напоминая отца Дитриха, только в лице меньше доброты и участия. Вернее, на лице барона Альбрехта всегда полное отсутствие доброты и участия, зато есть выражение, которое называется «падающего толкни».

Впрочем, протянутую ему чашку взял, хотя кофе пил, как мне показалось, впервые не прислушиваясь к ощущениям. Я сосредоточился, барон что-то спросил, но я жестом попросил не мешать, воскресил в памяти четкие образы, вкус и аромат… в ладонь опустилась приятная тяжесть, а ноздри уловили аромат элитного сыра. Я положил его на середину стола, снова сосредоточился, на этот раз ладонь ощутила вес побольше, я взыграл и снова закрыл глаза.

Когда на тарелке оказалось пять кусков, все разные, один даже с зеленью, я перевел дыхание и, создав еще чашку с кофе, ухватил ближайший ко мне кусок сыра.

– Угощайтесь, барон!.. Такого вы не едали.

– Благодарю.

Он с опаской взял ломоть, ноздри часто подергиваются, откусил тоже осторожно и долго держал так, пока крохотный кусочек плавился на языке.

– Научились новым заклинаниям?

Я помотал головой.

– Нет, умел и раньше. Просто сыру и так хватает, а я не привередливый. А вот кофе здесь не достать… да и получается он почему-то проще.

Он откусил снова, прислушался и сказал наконец:

– Дивный вкус… Изысканный, пряный, загадочный… Стянули с обеденного стола императора?