Ричард Длинные Руки – принц короны

Орловский Гай Юлий

— Но ты все равно умрешь!

— Сперва ты…

Он еще ускорил движения, но я и сам разогрелся, ощутил, что могу взвинтить темп, постоянно переходил в контратаку. Кончик острия задел его плечо, там сверкнули искры.

Конрад Синезубый дернулся и торопливо отступил, держа меч наготове. Из разрубленного места пошла пробиваться струйка темного дыма.

— Что? — вскрикнул он. — Ты меня ранил?

— А как удивишься, — заверил я, — когда убью…

— Но это, — проговорил он сдавленным голосом, — невозможно… невозможно… Ты кто?

— За

что ты убивал священников? — спросил я. — На свете много всякой дряни, за убийство которой еще и спасибо сказали бы!

Он процедил сквозь зубы:

— Мне плевать, что скажут другие… А со священниками у меня личные счеты. Я их буду убивать и дальше. И перебью всех…

— Не перебьешь, — ответил я и, увернувшись от просвистевшего рядом лезвия, с силой ударил снова.

Тяжелое стальное острие обрушилось на шлем, со скрежетом разрубило, страшно рассекло голову, а остановилось только в середине груди.

Он упал на спину, увлекая за собой застрявший меч. Я ожидал лужу крови, что сейчас расплывется по полу и потечет под ряды стульев, однако тело оставалось сухим.

Раздался легкий и частый треск, это все великолепие стальных доспехов, кожи и сапог со шпорами разом осыпалось, превращаясь в черный крупнозернистый песок.

Еще мгновение ушло, чтобы песок рассыпался в пыль. Холодный ветерок со снежком из распахнутых дверей медленно начал разносить ее по залу.

Священник крикнул обвиняющим голосом:

— Что вы наделали! Что наделали?

— Спас вашу шкуру, святой отец, — ответил я. — Он убил священников в трех церквях по дороге сюда. Вы были бы четвертым.

Он вскрикнул, светлея лицом:

— Так это же прекрасно!.. Я стал бы мучеником, моим именем назвали бы эту церковь… Возможно, приобщили бы со временем к сонму святых… а вы все испортили!

Я сказал уязвленно:

— Святой отец, вашими устами глаголет гордыня. Вам стоит очень внимательно подумать над своими словами. И предыдущей жизнью. Уверен, служите церкви ревностно, но только ли ради Господа или же и хоть немножко ради вот таких мирских почестей?.. А сие не весьма зело достойно. А скорее обло.

Я вышел, сопровождаемый Бобиком, там поднялся в седло арбогастра. Серый конь посмотрел на меня и призывно заржал.

— У тебя будет другой хозяин, — объяснил я. — Зайчик, поехали.

Конрад Синезубый, судя по всему, из недавних грешников, почтение к церкви все-таки осталось, иначе бы попросту въехал туда прямо на коне, как могу я, которому эти места культа кажутся… несколько устаревшими.

Едва выехали из села на пробитую и укатанную санями дорогу, Бобик подпрыгнул на всех четырех, привлекая внимание, а когда мы с конем уставились на него в недоумении, он взвизгнул и стрелой ринулся через кустарник, с его ломтями снега на ветках, похожих на диковинные цветы.

Я сказал со вздохом:

— Похоже, этот энтузиаст не даст нам сегодня пообедать вовремя.

Арбогастр иронически фыркнул, но я уловил и легкий упрек за ушастого друга.

Все-таки в последнее время нашим песиком я не то чтобы пренебрегал, но так редко брал с собой, что сейчас он, понятно, не находит себе места от радости.

Бобик несся бодрым галопом не больше четверти часа, иногда вскидывал морду и ловил растопыривающимися ноздрями морозный воздух, я тут же опускал взгляд на рукоять меча; Адский Рубин сверкает мрачно и угрожающе, по нему словно бы передвигаются грани, такая оптическая иллюзия, но самый длинный лучик указывает в ту же сторону, куда мчится моя веселая, хотя сейчас не такая уж и веселая, собачка.

Арбогастр ржанул, мое сердце тревожно застучало: из-за леса поднимается густой черный дым.

— Это не костер, — сказал я вслух. — Бобик… рядом!

Ветер засвистел в ушах, лесок мы обогнули на такой скорости, что я едва не задевал сапогом в стремени слежавшийся снег на дороге.

Деревья сдвинулись, мы увидели деревню из десятка домов, два горят жарким пламенем, люди суетятся с криками, одни пытаются тушить, другие поливают водой из колодца крышу третьего дома, куда летят искры.

Я остановил коня на полном скаку, арбогастр уперся копытами и со скрежетом пропахал не только снег, но и промерзшую землю.

— Что случилось? — крикнул я.

На меня и Бобика оглядывались со страхом, но воду из колодца таскать продолжали, а несколько голосов прокричало:

— Воин явился!..

— Невиданной силы!

— Троих зарубил, дома поджег…

— Сейчас вон в том доме дочь Джона Мельника насилует!

Я молча пустил арбогастра к указанному дому, народ смотрел мне вслед с надеждой, а я покинул седло с мечом в руке и взбежал на крыльцо. Бобик бросился за мной, но я цыкнул и взглядом велел вернуться к арбогастру.

Дверь оказалась запертой, я крикнул взбешенно:

— Эй ты, мразь! Выйди и умри, как мужчина!

Изнутри донесся жалобный женский крик, я приготовился выбить дверь, однако она вдруг распахнулась с такой силой, что меня сбило с ног, а тяжелое тело обрушилось сверху с такой мощью, что меня протащило по всем ступенькам.

Ударился о землю я так, что ребра захрустели, как сахар на крепких зубах. Нападавший, крупный грузный мужчина, дыхнул в лицо винным перегаром, прижал меня к промерзлой земле, выхватил нож и замахнулся над моим лицом.

Я перехватил его за кисть чисто инстинктивно, некоторое время боролись за нож, напрягая все мышцы. Он сопел, все сильнее дышал винными парами, сверлил меня ненавидящим взглядом.

— Может, — прошипел я, — сразу сдашься?

Он ответил хриплым надсадным голосом:

— Ты кто?

— Тот, — ответил я так же сдавленно, — кто убьет… тебя…

— Я тебя отправлю, — просипел он, — туда… куда отправил… многих…

Я не ответил, он тоже задержал дыхание и напрягся. Одновременно оттолкнулись друг от друга, он отшвырнул нож и вытащил из ножен меч странной формы, грубой и слишком примитивной.