Ричард Длинные Руки - принц-регент
Шрифт:
Выстроившись перед тем местом, где я ощутил присутствие зла, они тягучими голосами читают молитву, лица у всех не просто серьезные, а почти похоронные.
Я неслышно приблизился, потрогал стену, и снова меня охватил смертельный холод. Отец Ромуальд обратил внимание на мое исказившееся лицо, подошел тихо и ступая неслышно, стараясь не мешать литургии.
— Вы так побледнели, брат паладин… Чувствуете?
— Еще как, — ответил я зло. — Рука занемела до плеча!
— Не до плеча, — уточнил он, — но даже кисть… уже опасно. Они близко,
— Стену восстановят?
Его лицо потемнело, а взгляд ушел в сторону.
— Нет. У нас никого равного по мощи аббату.
— А его снести сюда?
Он покачал головой, голос прозвучал невесело:
— У отца Бенедария нет прежних сил.
— А новый аббат сможет?
Он поморщился.
— Должность не прибавляет святости. У нас самые сильные из старших братьев, что в самом деле могут творить чудеса, предпочитают оставаться простыми монахами.
— Это понятно, — сказал я, — умные люди избегают становиться правителями. А напрасно! Так что теперь?
— Аббат собрал у себя советников, — ответил он. — Что-то решит. У вас свежий взгляд постороннего человека… я бы посоветовал присутствовать. Если, конечно, допустят.
— Есть такой способ, — воскликнул я, — называется «постучать в дурака». Это значит обратиться с вопросом к неспециалисту. Выслушать его, он всегда брякнет что-то не из общего потока!
— Говорят, — сказал он, — посоветуйся с женщиной и поступи наоборот, это что-то вроде?
— Да, — ответил я. — Спасибо, бегу!
Он хмуро посмотрел на мой бег, когда я ударился о землю и торопливо взмыл птеродактилем, но ничего не сказал, а только проводил долгим тяжелым взглядом.
Превращения, как я теперь понимаю, это во мне наследие проклятого Змея, гадкого и мерзкого, но которое иногда удается заставить работать на себя, ибо для победы и успешного продвижения по жизни нужно применять кое-что из его арсенала, так называемые запрещенные приемы.
Они запрещены, как бы это сказать покруглее, в быту, а когда прижмет рогатиной к стене, то хоть и нельзя, но можно. Сам Творец назвал жизнь высшей ценностью, потому хоть обращение к наследию Змея и грех, но искупаемый раскаянием и обещанием больше так не делать, пока снова не прижмет.
В приемной аббата не меньше двух десятков священников, все спорят, многие передвигаются от группки к группке с несвойственной в монастырях торопливостью.
Я вошел быстро и, не давая остановить, бросил отрывисто:
— Положение чрезвычайное!.. Всем быть весьма!
Дверь распахнул сам, опередив служку, аббат в кабинете не один, с ним двое священников, почти таких же дряхлых, как он сам.
Они оглянулись на меня с неудовольствием, я сказал быстро, торопясь захватить инициативу:
— Доверенные отцы крепят стену, отец Бенедарий! Однако по некоторым непроверенным, но заслуживающим доверия данным, это лишь глоток воздуха перед утоплением.
Один из священников спросил враждебно:
— Что вы несете? Какой
Аббат сказал ему устало:
— Брат паладин сообщает в свойственной ему манере, что отсрочка вторжения минимальна.
— Святые отцы, — сказал я серьезно, — мы что-то сможем сделать немедленно? Скажите, что там за твари?
Они рассматривали меня не просто серьезно и придирчиво, но и с явным недоброжелательством. Я насторожился, вроде бы все было в сравнительном порядке, мелочи не в счет…
Первым нарушил молчание отец Ансельм, камерарий, он же глава местного церковного суда, мазнул по мне взглядом, обратился к остальным:
— Понимаю, это гость, но коль он с таким пренебрежением относится к нашему уставу, постоянно и демонстративно его нарушая, что недопустимо не только по этикету, но и по закону, я предлагаю выдворить брата паладина за ворота Храма.
Отец Леклерк точно так же скользнул по мне взглядом, правда, сочувствующим, возразил:
— За ворота… это слишком. Просто ограничить в передвижении по Храму. Все-таки ношение меча в нашем Храме не такое уж и страшное нарушение.
Отец Аширвуд сказал жестко:
— Брат паладин ни разу еще не был на общей молитве! Нет, один раз был, когда только явился. Думаю, просто из любопытства.
— И вообще никто не видел, — добавил отец Мальбрах, — чтобы он читал молитву. Или крестился!
Отец Фростер все это время молчал и к чему-то прислушивался, вздрогнул, покачал головой, я видел, как его брови приподнялись в изумлении, затем он поднял голову и посмотрел на меня в упор.
— Думаю, — произнес он жестким голосом, напомнившим мне удары молота по наковальне, — я добавлю на чашу весов нечто, что разом заставит умолкнуть всех сомневающихся и сочувствующих брату паладину…
Все повернули к нему головы, аббат сказал сердито:
— Не тяните, времени у нас в обрез.
— У меня только один вопрос к брату паладину, — спросил отец Фростер. — Скажите… как вы добрались из подземелья сейчас?
Я напрягся, в голове заметались суматошные мысли, ответил сдержанно:
— Успешно.
— Это мы видим, — заметил он. — Меня интересует, вы добрались, как понимаю… очень быстро?
— Да, — ответил я скромно, — я очень спешил.
— Вы поднимались, — спросил он, повышая голос, — как люди или как… мерзкая богопротивная тварь, подлежащая уничтожению?
Лица и выражения глаз у всех быстро менялись, я ощутил, что враждебно смотрят даже те, кого я считал сторонниками. А Леклерк покачал головой, вздохнул и отвел глаза в сторону.
— Я очень спешил, — ответил я виновато, — потому и нарушил строжайший запрет… Очень важные и тревожные вести!
Отец Фростер проговорил жестким командным голосом:
— Никакие новости не могут быть оправданием! Отец Бенедарий, на основании устава я требую…
Неожиданно поднялся во весь рост Кроссбрин, метнул на меня острый взгляд, который показался мне весьма странным.