Ричард Длинные Руки – принц-регент
Шрифт:
— Может быть, — предположил брат Смарагд, — она охотится именно на брата паладина? Мстит, например, за убитых демонов из родни… Вы много убили демонов, брат паладин?
Священник сказал резко:
— Ни одна тварь не в состоянии проникнуть в Храм, пока аббат жив. Ни один демон не в состоянии даже коснуться стен нашей священной твердыни!
— Хорошо-хорошо, — сказал я. — Пусть мне почудилось или даже померещилось. Оставим эту темную тень, раз вы к ней так привыкли. Но что насчет Маркуса?
Священник произнес мрачно:
— На этом уровне
Я спросил жадно:
— Как-то можно с ними переговорить?
— Я сам переговорю, — пообещал священник. Он взглянул на меня в упор. — Я отец Леклерк. Ко мне они точно прислушаются.
Я возвращался обратно тихими ночными залами, свечи горят приглушенно, все величественно и таинственно, когда все такое огромное, сам поворачивал так и эдак слова отца Леклерка. Похоже, он в монастыре играет далеко не последнюю роль, на собрании явно был окружен почтением вовсе не потому, что священник, я сам чувствовал струящуюся от него мощь, которую можно назвать святостью, а можно не называть, но он явно силен, влияние у него есть…
По лицу опять пахнуло холодным воздухом, как показалось, но тут же холод прокатился и по всему телу. Свечи горят как обычно, однако на той стороне зала свет исчезает, теряется, словно образовалась дыра, через которую смотрит ледяная северная ночь.
Я замедлил шаг, прислушиваясь к себе, — странное дело, совершенно не чувствую опасности; вообще-то понятно, та стена от меня далеко, но все же непонятно как-то…
Напрягая зрение, я вперял взгляд в ту тьму, однако тьма и есть тьма, ничего, кроме тягостной черноты, при виде которой начинает щемить сердце.
В стороне послышались легкие шаги, я всмотрелся и узнал брата Жильберта, он, как бы ни прятал лицо под капюшоном, все равно брат Жильберт, высокий, сутулый и неимоверно костлявый.
Он спросил торопливо приглушенным голосом:
— Брат паладин?
— Я…
— Узнал по голосу, — сообщил он, — вы с кем-то разговаривали?
Я бросил быстрый взгляд на тень, но там уже пусто, оранжевый свет освещает верх стены ровно и чисто, высвечивая каждую щербинку в камне.
— Все равно не поверишь, — ответил я. — Иди спи, тебе скоро к утрене?
— Да, брат, — ответил он и добавил с беспокойством: — Если что, зовите сразу же!
Послышались шаги, в подрагивающем свете показалась фигура в рясе, капюшон отброшен на плечи, я узнал суровое лицо отца Леклерка.
— Что-то случилось? — спросил он негромко.
— А поверите? — спросил я.
Он покачал головой.
— Только если увижу сам.
— Увидите, — пообещал я. — Она растет.
Он нахмурился, а я кивнул на красные от ночных бдений глаза молодого монаха.
— Стоит ли бедного брата Жильберта так уж мучить чтением толстенных манускриптов?
Отец Леклерк посмотрел на
— Брат паладин, невежественный человек не может быть благочестивым! И вообще ученье — это… К примеру, в большинстве монастырей, когда умирает монах-ученый, то все считаются его родственниками, и все должны разрывать свои платья, снять с себя обувь и устроить тризну!
— Гм, — ответил я озадаченно, — это как бы да, верно. У вас нет монаха по имени Мендель?
Он подумал, покачал головой.
— Насколько помню, вроде бы нет…
— А Шварц? — спросил я с опаской. — Хотя, конечно, лучше бы не было.
Он снова подумал, ответил со вздохом:
— Вступая в монахи, все порывают с прошлой жизнью и берут новые имена.
— Значит, — сказал я, — никто не знает, с чем монах экспериментирует в свободное от работы время: с опасным порохом или безобидной селитрой?.. Ладно, это я так… Прогресс не остановить. Разве что раньше других попользоваться, как я использую открытия монахов Гутенберга или Периньона? Отец Леклерк, а как насчет выходных? Дни отдыха здесь бывают?
Он посмотрел с еще большим укором.
— Брат паладин, вы разве не знаете, что Всевышний позволил, чтобы о Нем сказали, что Он создал мир за шесть дней и отдыхал на седьмой. Если даже Он, который не знает усталости, позволил, чтобы о Нем было так написано, насколько же больше нужен отдых на седьмой день человеку, про которого сказано: «А человек рожден для забот»!
— Простите, отец Леклерк, — сказал я смиренно. — Великая мудрость в ваших словах. И вообще, уже чую, уходить из монастыря не захочется. Обожаю, когда все вокруг такие умные, а я один только… сильный. Спокойной ночи и добрых вам снов!
— Аминь, — ответили они в один голос.
Глава 9
Здесь в монастыре быстро сдвигается граница между днем и ночью. К тому же свечи горят круглосуточно, чему монахи, естественно, нашли обоснование, полистав Библию; я сам могу найти десяток обоснований любой затее, как и десяток опровержений, хоть в Библии, хоть в Святом Писании.
Монахи, ложась спать, обычно накрывают глаза темной тряпочкой, так успевают поспать полноценнее. Тем более что сон у них обычно короткий, ночью спят два-три часа, а потом дважды днем по полчаса или по часу, у кого какие запросы.
Я лег, не раздеваясь, поверх одеяла, намереваясь не столько спать, как поразмышлять, вопросов много, слуха почти сразу коснулось нечто вроде далекого крика, даже не крика, а слабая тень крика, но я уловил ужас и боль, насторожился, прислушался.
Везде тихо, однако сердце колотится бешено, что-то уловило еще раньше, чем это что-то доползло до мозга, мышцы напряглись.
Я сбросил скованность усилием воли, медленно слез, все еще прислушиваясь, взял меч и тихо вышел из кельи.
В коридоре пусто, свечи на стене горят ровно, клиновидные оранжевые огоньки не шелохнутся, здесь сквозняков не бывает, полнейшая тишина…