Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
Мы с Сигизмундом ели, соблюдая приличия, но оголодавший Зигфрид набрасывался на еду, как отощавший волк, смотреть любо-дорого, у него трещало за ушами, тяжелые челюсти двигались, как мельничьи жернова, кадык то и дело проталкивал вниз новые порции жареного мяса.
– Гусь свинье, – сообщил он, – на один раз пожрать, верно? Скромность украшает, но оставляет голодным. Как вам наша хозяйка? Ничто так не украшает женщину, как временное отсутствие мужа… вы, друзья, займитесь дочками, а хозяйка мне уже улыбнулась, понятно?.. И кормит меня лучше, чем вас, заметили?
– Женщина, –
Сигизмунд спросил наивно:
– А какой самый короткий путь к мужскому сердцу?
– Через его желудок, – ответил Зигфрид твердо, – причем дорогу нужно протоптать жареными гусями, печеными поросятами, ветчиной, шейкой, грудинкой, карасями, тремя-четырьмя бочками вина…
Сигизмунд посмотрел на меня, я подтвердил:
– Да, верно, через его желудок. Если только женщина не зашла сзади.
– Как это? – переспросил Сигизмунд.
– Путь к сердцу мужчины лежит через его левый желудочек, – пояснил я. – Через грудную клетку при помощи острого ножа… Вы уже знаете, что они все трое – ведьмы? Мне ничо, я паладин. Меня защитит моя святость… наверное, а вот вы, гм…
Они переглянулись, Сигизмунд даже недоглоданную кость опустил, но Зигфрид сказал бодро:
– Умение летать на метле – это то, что отличает ведьму от обыкновенной женщины! Ну и пусть себе летает… в свободное время. Но свободного времени не будет, я сумею ее занять чем-нибудь.
Он подмигнул нам обоим, не переставая жевать, мол, чтобы женщина стала прекрасной царевной, мягкой и пушистой, надо просто спустить с нее шкуру, лягушка она или ведьма – не важно. Судя по виду Сигизмунда, молодой рыцарь подумал про леди Кофанну, еще не понимает, что для настоящего рыцаря идеал женщины, за который он готов драться и дерется, – одно, а женщины, что встречаются по дороге, – другое.
Сигизмунд сказал дрогнувшим голосом:
– Вы как хотите, я лучше проведу ночь в молитвах и бдении.
– Правильно, – обрадовался Зигфрид. – Святость – великое дело!
– На что вы надеетесь, сэр Зигфрид?
Он ответил бодро:
– Женщины изменяют в двух случаях: по необходимости и просто так, верно? Необходимость в том, что ни одна разумная женщина не пройдет мимо такого героя, как я, без того, чтобы у нее не сбилось дыхание. А эта Иволинна, уверен, уже спилила не одно дерево, разрушила не один дом и вырастила, как видите, двух дочерей! Настоящая женщина, а я – настоящий…
Скрипнула дверь, Иволинна вошла с улыбкой на румяном полном лице, большой кувшин прижимает к груди. Мы все трое засмотрелись не на кувшин, а на полные, налитые жизнью груди, от которых жар и мощный зов.
– Вот, – сказала она низким грудным голосом и поставила кувшин на середину стола. Когда наклонилась, груди оттянули тонкую рубашку, прорисовавшись очень даже отчетливо. – Это лучшее вино, за ним бегали в соседнюю деревню!..
– Да стоило ли так… – сказал я почему-то хрипловатым голосом.
– Стоило, – заверила она. – О вас тут долго будут вспоминать.
– Мы уж постараемся, – заверил Зигфрид.
Она неторопливо удалилась,
– Королева! – сказал Зигфрид восторженно. – И знает себе цену, заметили? Женщина, которая ценит себя слишком низко, сбивает цену всех остальных женщин.
– Да-да, общие интересы блюдет, – согласился я. – Надеюсь, мы блюдем тоже общие интересы нашего боевого отряда?
Глава 10
Вечер, прохлада, я вышел на крыльцо, небо чистое и ясное. Все звезды как на ладони или как в атласе по астрономии. Знать бы, как они должны стоять, вдруг бы заметил какую разницу… Впрочем, даже заметил бы, что с того?.. Лучше стой, дыши свежим воздухом. Здесь уж точно нет выхлопных газов, химикатов, а хорошо пахнет свежим навозом, таким теплым и домашним, доносится аромат конских каштанов, оттуда слышно злое чириканье воробьев, дерутся за непереваренные зернышки ячменя и проса.
По улице шли двое подростков, оборванные, босые, с грязными нечесаными головами. Один что-то доказывал другому, тот скептически отмахивался. Я не двигался, они меня не видели, я в тени, прошли неподалеку, я услышал, как тот, что отмахивался, спросил скептически:
– А тролли?
– Что тролли, – ответил второй мальчишка с жаром, – тролли посильнее гоблинов, но им тоже с рыцарями не драться, дело гиблое. Пусть даже двигаются огромной стаей, но рыцари умеют сражаться и в строю! Их кони идут в полный галоп так, что земля дрожит, и грохот такой, что стон на земле, под землей и в небесах! Ты же видел этих троих, что у тетки Иволинны? Такие строй не теряют, а их копья не колыхнутся. Все в железе так, что только глаза видны через прорезь в шлеме, все храбрецы, все жаждут славы и потому готовы на любые подвиги…
– На подвиги?
– А что тебе не так?
– Да просто пограбить едут, – сказал голос.
Они прошли мимо, а я смотрел в их удаляющиеся спины. Мне почудились знакомые интонации. Именно так доказывали мне в школе, в институте, на тусовках – что в основе любых деяний лежит экономика. Князь Игорь пошел на половцев не ради славы, а ради грабежа, крестовые походы только ради грабежей, Америку открыли только для грабежей, и Коперник сообщил миру, что Земля круглая, чтобы легче было ее грабить…
Хорошо, подумал я, хоть о Фрейде пока ни слова. Все еще впереди. Еще будут доказывать, что в основе всех деяний нереализованные сексуальные извращения. А доказывать будут, обязательно будут. Простолюдины есть простолюдины… Но здесь они на правильном месте, на нужном месте. Никто с их мнением не считается, перед ними не заигрывают, никакой они не электорат, их голоса не важны. Здесь это люди, которые выращивают зерно и скот, пекут хлеб и добывают руду, доставляют в замки продовольствие, железо и прочее, необходимое для жизни. А высшие ценности определяют не они. Потому здесь «плюй на все и береги здоровье» не стало общечеловеческой ценностью, а осталось ценностью простолюдинов или, если уж совсем откровенно, чего лукавить, быдла.