Ричард I Львиное Сердце, Кесслер Ульрика

Ричард I Львиное Сердце

на обложку

Кесслер Ульрика

Шрифт:

Теперь, когда все попытки рационального объяснения действий Генриха по отношению к Ричарду и Аквитании, представляются безуспешными, не лишним было бы бросить беглый взгляд на личность Генриха, характер которого некоторыми из его придворных описывается настолько живописно и правдоподобно, что перед нашим внутренним взором предстает яркая в физическом и психологическом отношении личность, чего не скажешь о прочих членах его семьи. Заслуживает внимания характеристика, данная ему Гиральдом, его ненавидевшим и знавшим его лично: «Именно «natura perversa» [3] короля Генриха изо всех сил стремилась рассорить сыновей и настроить их друг против друга, надеясь этими раздорами обеспечить себе мир и покой». И это представляется вполне правдоподобным.

«Натура извращенная» (лат).

Среднего роста, с бычьей шеей, дородный холерик с рыжей шевелюрой и широким лицом льва, Генрих был настоящим олицетворением королевской силы и неисчерпаемой энергии. Проявления королевской помпезности для него совершенно ничего не значили — одежда его мало чем отличалась от одежды слуг. Он не нуждался в фасаде королевской власти, поскольку и был этой властью — выставление напоказ богатства и роскоши он предоставлял другим, таким как Бекет. При этом Генриха ни в коем случае нельзя было упрекнуть в отсутствии культуры — он вел богатую духовно жизнь, был умерен в еде и выпивке,

не был ни кутилой, ни жуиром, но беспокойным и неутомимым непоседой и, одержимый охотой, весь свой досуг проводил в седле. Его придворная жизнь, которую Вальтер Мэп лишь полушутя сравнивает с адом, отличалась хаотичностью. Генрих сам создавал и поддерживал этот хаос. Один из его преданных клириков Питер Блуаский как-то отметил, что Генриху, видимо, доставляло удовольствие в последнюю минуту менять свои планы на день и маршруты поездок, и он имел обыкновение сбивать всех с толку своими противоречивыми распоряжениями. К примеру, если объявлялось, что отъезд намечался где-то пополудни, двор все равно снимался с самого рассвета, и в страшной сутолоке грузились повозки и седлались лошади, поскольку Генрих вполне мог передумать и пожелать более ранний выезд, но король все не просыпался и мог спать до обеда, а все часами слонялись вокруг в ожидании предстоящего отъезда. Особо приближенные придворные вынуждены были расплачиваться за королевские милости, если верить их жалобам, «непристойными» условиями жизни: вследствие непредсказуемости маршрутов нередко хлеб был непропеченным, еда — несъедобной, вино — отвратительным, а зачастую не было даже крыши над головой. Жаловались и те, кому король был нужен по официальному или личному делу: король, галопом скачущий по стране, неожиданно появляясь то здесь, то там, был неуловим и непредсказуем, что, хотя и помогало держать в руках страну, но представляло собой подлинное бедствие для окружающих, которых это обрекало на полное изнеможение, превращая их жизнь в непрерывную бешеную гонку.

Неупорядоченность быта, однако, резко контрастировала с его программой правления, нацеленной на установление в Англии и континентальных владениях мира и порядка и на упорядочение с помощью законов деятельности судебных, административных и финансовых органов. Введение в Англии суда присяжных и развитие системы государственного управления уже давно привлекло к нему внимание историков и обеспечило ему высокое место в ряду правителей.

Разговаривая с дворянством с позиции силы, с побежденными Генрих вел себя в высшей степени сдержанно, и поэтому нам неизвестно о каких-либо случаях чрезмерной жестокости с его стороны. Войну он не любил и искренне сокрушался об убитых. И, как свидетельствует Гиральд, был приветлив и терпелив с простым людом. Но известно и другое. Варварский лесной кодекс, предусматривавший за охоту в королевских лесных угодьях страшные увечья, не только оставался в силе, но был дополнен еще более жестокими статьями. Будучи свободным от предрассудков в положительном смысле, Генрих был чужд религиозного фанатизма и не позволял опекать себя святым отцам. Идеология крестовых походов была ему глубоко безразлична. В то время, когда на подвластных французскому королю территориях уже пылали костры инквизиции, он специальным указом запретил сожжение еретиков на своих землях. Если его характер кажется «современным», то во многом это связано с его маккиавелианским отношением к власти. Сила анжуйской монархии по сравнению с другими феодальными государствами того времени заключалась еще и в том, что Генрих, не утруждая себя следствием и судом, мог применять санкции per voluntatem [4] , по своему усмотрению, и в часто применяемых конфискациях имущества нашел для себя на редкость эффективное средство исполнения своей воли. Таким образом, Генриха II никоим образом нельзя причислить к тем знатным преступникам, которых в изобилии породила эпоха Ренессанса. Хочется верить, что смерть Бекета не была им заранее спланирована, а представляла собой несчастный случай, вызванный вспышкой монаршего гнева и доведенный до трагического финала не в меру усердными подчиненными. Совращение властью — худший проступок, что становится осязаемым, разумеется, вследствие возможности необдуманно распоряжаться всеми. Действия per voluntatem [5] на подвластных Генриху территориях еще могли рассматриваться как королевская прерогатива, которой пользовались и Ричард, и Иоанн, причем последний явно не в меру, расплатой за что в политическом смысле и стала «Великая хартия вольностей». Но в семье он определенно перегибал палку. Его самодурство становилось настолько вопиющим, что для предотвращения негативных последствий уже недостаточно было королевско-отцовской власти: Генрих превратился в pater familias [6] в наихудшем смысле.

Самочинно (лат.).

Здесь: самочинные (лат.).

Патриарх (лат.).

Его беззастенчивость, обратная сторона отсутствия предрассудков, являла собой неистощимый источник злокозненности и интриганства. Генрих напоминал настоящего Протея — не позволяя себя никому и ни в чем разубедить, он на все имел свое собственное мнение и был реалистом лишь постольку, поскольку находил в этом для себя или других пользу, оскорбляясь, однако, когда с ним обходились вероломно. Щедро вознаграждая добродетель, он, оставаясь прагматиком, тем не менее слабо в нее верил, не находя в ней внутренней динамики и формирующей личность силы. Так, сделав из Бекета архиепископа, из старшего сына — короля, а из Ричарда — герцога, он почувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, когда те в своих новых функциях стали вести себя по отношению к нему независимо. Чувство реальности и знания человеческой природы сводились у него к отсутствию веры в наличие принципов у других. Будучи по отношению к своим сыновьям всегда тактиком и никогда не предоставляя им никаких гарантий, Генрих и сам их никогда не требовал. Но как настоящий тиран, облеченный неограниченной властью, он, должно быть, страдал от отсутствия подобных гарантий и испытывал постоянный страх перед ордой сыновей, подозревая их в намерениях лишить его власти и страстно желая избежать неизбежного. Это создавало атмосферу недоверия, которая не позволяла членам его семьи полностью реализовать свои возможности. Болезненное недоверие ко всем без исключения, столь же далекое по своей природе от реальности, как и слепая вера, — иррациональная, патологическая черта реалиста Генриха. А патологические черты характера в pater familias, как известно. часто становятся причиной семейных трагедий, в данном случае это в равной степени относилось и к создаваемому государству. Лишь очень поверхностный взгляд может не заметить рядом с тем конструктивным, что внес Генрих в создание своего государства, и то, что он сделал для его развала.

«Perversa natura» Генриха полностью объясняет его отношение к Ричарду. Рассматривать извращенность как определенный фактор позволяет его отношение к другим сыновьям, но истина представляется намного сложнее.

Летом 1187 года, когда анжуйская и французская армии стояли друг против друга в боевых порядках у Шатору в Берри, — хотя ни одна из сторон не желала этой битвы, — Филипп, как утверждает Гиральд, предъявил Ричарду полученное им от Генриха письмо, в котором тот предлагает Филиппу выдать за Иоанна свою сестру Алису, уже обрученную с Ричардом, и передать ему Аквитанию и Анжуйское герцогство. Даже если это событие, упоминание о котором мы находим только у Гиральда, не имело места в действительности, все же что-то сильно встревожило

Ричарда он внезапно напал на Шиньон, захватил казну отца и вновь привел свои крепости в Аквитании в состояние боевой готовности. Как раз тогда была отложена коронация Иоанна на Ирландский престол, и тот был свободен для других дел. Уже на безрезультатной конференции в Ла-Ферте-Бернар в конце мая или начале июня 1189, в которой участвовали Генрих II, Филипп и Ричард, Генрих попытался добиться от Филиппа мира и предложил поженить Иоанна с Алисой, желая тем самым полностью удовлетворить Филиппа. Таким образом, Иоанн играл лишь определенную роль в решении Генрихом вопроса о престолонаследии в Англии. Спрашивается лишь какую? Определенно одно, из-за Аквитании или в связи c нею Генрих отказывался официально признать Ричарда наследником английского престола. Для понимания ситуации весьма существенно то, что Ричард не требовал от отца раздела власти, что отличало его от Генриха Младшего. Тот также не имел собственного независимого государства, хотя и был коронован. Ричард, напротив, хотел всего лишь определенности — чтобы старший сын и будущий престолонаследник еще при жизни отца поклялся «salva fidelitate patris sui» [7] , то есть принес присягу барона, как того требовали обычаи времени.

«В верности своей отчизне» (лат.).

Вопрос лишь в том, насколько серьезно воспринималась конкуренция Иоанна на английский престол и континентальные владения и не был ли Ричард чересчур настойчив, принуждая хитрого, но в последнее время подозрительно нерешительного в применении крутых мер воздействия отца принять окончательное решение. Во Франции у Иоанна не было никакой опоры. В 1187 году в Берри он даже воевал с Филиппом на стороне Ричарда, но от участия в конференциях 1188 — 1189 годов Генрих его отстранил, тогда как Ричард принимал в них активное участие; лишь однажды, летом 1188 года посылал его Генрих к Филиппу с неким посланием, тайная цель которого, однако, не была достигнута. Это должно означать, что в ту пору с Иоанном можно было не считаться, и даже богатый на выдумки Генрих не знал, как его использовать. Оценить Иоанна в роли будущего наследника Генриха можно по замечаниям, сделанным еще в одном источнике — сирвентах Бертрана де Борна. Бертран, который лично знал принцев Плантагенетов и был с ними дружен и который из врага со временем превратился в соратника Ричарда, довольно метко описывает распри восьмидесятых. Генрих Младший, Ричард и Готфрид — все они запечатлены трубадуром. Иоанн в песнях упоминается лишь дважды и то мимоходом, а именно, как «безземельный». В Аквитании он сам никогда не бывал и не имел там сторонников. Равным образом мы не находим и малейшего указания на то, что с аквитанской точки зрения и по имеющимся у Бертрана сведениям положение Ричарда как наследника английского престола ставилось под сомнение. На момент объявления им о своем участии в крестовом походе о Ричарде говорили как о господине, «который, будучи графом и герцогом, должен стать королем». При этом следует иметь в виду, что королевское назначение или лишение наследия не сводится лишь к передаче короны — короля должна признать правящая верхушка. И какой альтернативой блестящему и властному Ричарду для английской знати, которую слабый король мог лишить континентальных владений, был Иоанн?

И все же опасения Ричарда имели под собой почву. С поздней осени 1187 года в политической игре появляется новый фактор; Ричард объявляет о своем участии в крестовом походе и, в отличие от Генриха II и Филиппа, которые последовали его примеру лишь в январе следующего гада, относится к этому вполне серьезно. С того момента его давление на Генриха приобретает еще и некий рациональный оттенок: перед тем как отправиться в поход, он требует от отца определиться в отношении престолонаследования, однако тот отказывает ему, ссылаясь как на семейные, так и на политические соображения, но не с целью удержать его, что было бы вполне разумно, а чтобы вновь унизить. С этого момента Ричард действительно должен был опасаться, что в свое отсутствие будет лишен наследства. Присутствие Ричарда не давало Иоанну никаких шансов, его же отлучка в случае смерти Генриха II сделала бы Иоанна блестящей альтернативой — для Франции. Поэтому с 1187 года реальная опасность для Ричарда исходит не от его семьи, не со стороны отца или Иоанна, как личности, а от французского короля. В ходе лафертебернарской конференции тот выдвигает требование о том, чтобы Иоанн сопровождал его в крестовом походе, которое Генрих, естественно, отклоняет. Да иначе и быть не могло Ведь участвующего в крестовом походе сына можно было с полным основанием считать умершим и отправлять на войну обоих сыновей было непозволительно с точки зрения интересов государства Да и Франция не преминула бы воспользоваться ослаблением военной мощи Анжуйского герцогства. Учитывая сложившуюся ситуацию, можно смело утверждать, что ни Генрих, ни Филипп в действительности не собирались принимать участия в крестовом походе. Генриха освободила от обета смерть, а Филипп сумел свести к минимуму свое в нем участие. Принимая во внимание предшествовавшую политику Людовика VII и Филиппа, Анжуйская династия могла с полной уверенностью ожидать французской интервенции при первой же благоприятной возможности. И совершенно очевидно, что в глазах Филиппа Иоанн был привлекательнее Ричарда в качестве английского короля и главы династии. И почему бы ему тогда не взять сторону партии Иоанна, если бы тот образовал подобную партию во время отсутствия Ричарда?

Случилось, однако, нечто такое, что заставило Ричарда на себе ощутить вмешательство Франции в вопрос наследования английского престола, — договор, заключенный между Генрихом II и Филиппом 6 декабря 1183 года. В нем предусматривалась передача выделенного в свое время Маргарите, которая овдовела после смерти Генриха Младшего, приданого ее сестре Алисе. Этим приданым была нормандская часть провинции Вексен, находившаяся в руках Генриха, но которая при отсутствии соответствующей договоренности, подлежала возврату. Алиса была невестой Ричарда. И этот договор, даже с учетом того, что он удовлетворял всем злободневным нуждам, был в стратегическом плане большой ошибкой, чреватой тяжелыми последствиями. Из-за него Ричард попадает в полнейшую немилость Франции. Откладывая подробный анализ данного договора на дальнейшее, ограничимся в настоящий момент лишь двумя аспектами: одним из его пунктов и датой его подписания.

Интересующий нас пункт касается Алисы и ее женихов. Мы узнаем, что королю Англии предстоит вернуть выделенный в качестве приданого Вексен, «cui vellet de filiis suis cum sorore regis Franciae» [8] . Итак, произошло нечто такое, что заставило усомниться в том, что после 15 лет в этом качестве Ричард больше не может рассматриваться как жених Алисы. Формулировка, предполагающая одного из сыновей, имеет, впрочем, соответствие в договоре 1186 года, который будет рассмотрен позднее. Источники не дают никаких объяснений данному факту. Однако в качестве альтернативы Ричарду рассматривается лишь кандидатура Иоанна. Готфрид был в то время женат на наследнице Бретани, и аннулирование его брака в подобных обстоятельствах привело бы к еще большему осложнению ситуации.

«Который получит его сын и сестра короля Франции» (лат.)

Обратим внимание на дату заключения договора — 6 декабря 1183 года. 29 сентября 1183 года, на Михайлов день, Ричард, как уже отмечалось ранее, получил довольно неожиданный приказ — передать Аквитанию Иоанну. Ричард не подчинился, чем, понятно, немало озлобил против себя отца. Затем был декабрьский договор 1183 года. Ричарду не стоило большого труда понять: отец пригрозил ему кнутом. Дескать, если он, Ричард, непременно желает остаться герцогом Аквитанским, то пусть пеняет на себя, если случится так, что королем Англии станет другой; по крайней мере, пусть имеет в виду, что Франция будет поддерживать притязания на трон «другого» сына, супруга Алисы.