Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь

Флори Жан

Король Англии Вильгельм Рыжий на заре XII века уже провозглашает об этой черте «мировоззрения». В 1098 году, сделав пленниками многих рыцарей Пуату и Мана, он к ним относится благородно. Он приказывает снять с них путы, чтобы они могли спокойней питаться, после того как они дали слово, что не воспользуются этим, чтобы сбежать. Своим подчиненным, которые высказывают сомнения по поводу эффективности данного метода, он грубо отвечает в следующих выражениях:

«От меня далека мысль, что доблестный рыцарь может нарушить свое слово. Так как, если он это сделает, он всегда будет презираем, как внезаконник»^{44 [985]} .

985

44 Orderic Vital. Histoire eccldsiastique, VI. P. 244.

Конечно, здесь речь идет о словах, приписанных королю монахом, и можно полагать, что он переносит на рыцарство часть своей монастырской этики. Но автор, Ордерик Виталий, несколько раз указывал

на недостатки этой морали, совершенные многими другими персонажами. Если упреки будут бессмысленными, если мы согласимся придать этому рыцарству, причем лишенному давления со стороны церкви, этики, ему свойственной. С конца XI века своего рода «кодекс чести» требует, чтобы уважали слово, данное даже «неверным». В 1086 году в Испании, когда король Альфонс VI готовился нарушить слово, данное марокканскому султану Юсуфу, его от этого быстро отговорило его окружение, которое считало неблагородным такое поведение^{45 [986]} . Отметим, тем не менее, что здесь речь шла о поведении королевском и о финансовых или политических расчетах, а не о пленении или освобождении «на слово», что было чисто рыцарской чертой. Конечно, у этой этики были недостатки, но их упоминание, наоборот, свидетельствует о признанном существовании этого качества. Так, в 1198 году, согласно многим английским хронистам, Гийом де Барр, взятый в плен Ричардом возле Манта, несмотря на данное слово, сбежал, пока рыцари короля были заняты другими пленниками. Правда, Гийом де Барр, со своей стороны, приводит другую причину своего плена, которая могла бы объяснить этот видимый недостаток. Согласно его версии, король Англии, неспособный его победить, убил мечом его лошадь, чтобы схватить его. Это первый едва ли рыцарский жест (но абсолютно не запрещенный) был в этом случае в основе второго, что еще больше укоренило мысль, что рыцарская этика стоит на пути формирования, но только в умах. Очевидно, не было никакого «юридического действия», но результатом этого была долгосрочная вражда между Ричардом и Гийомом де Барром, перешедшая в драку в Мессине^{46 [987]} . Известно очень много недостатков этой этики в ходе крестовых походов, первый из которых заключался в том, что Ричард уничтожал сдавшиеся гарнизоны, несмотря на данное слово. Сам Саладин не строил иллюзий по этому поводу: во время мирных переговоров с Ричардом, он, доверившись своему окружению, сказал, что нарушения договора христианами не заставят себя ждать, и письмо, написанное некоторое время спустя после подписания договора между Саладином и Ричардом, описывает западных европейцев как бесчестных, так как вероломство является главной чертой их характера^{47 [988]} . Но здесь речь идет об отношениях между западноевропейцами и «врагами веры», и все христиане не разделяли справедливость Людовика Святого. К большому удивлению его окружения, тот потребовал, чтобы сарацинам вернули десять тысяч ливров (из двухсот тысяч), которые удалось ловко удержать во время выплаты его выкупа^{48 [989]} .

986

45 Abd’al Wah’id al-Marrakusi. Histoire des Almohades. E. Fagnan. Alger, 1893. P. 110.

987

46 Gesta Henrici, II, 46.

988

47 См. свидетельства Ibn Saddad et d’al-Asfahani, приведенные Nanai Abdul Majid. L’image du croise dans les sources historiques musulmanes. Toulouse, 1997, 29.

989

48 Joinville. Vie de Saint Louis. Ed. et trad. J. Monfrin. Paris, 1995. P. 387, 191.

Иордан свидетельствует в своей рифмованной хронике, написанной в конце XII века, о почти единодушном принятии этой стороны морали рыцарства. Он упоминает храбрость одного смелого рыцаря по имени Гийом де Мортимер, который во время сражения атаковал многих противников, в том числе и рыцаря по имени Бернард де Балиоль, сброшенного им наземь с лошади. Гийом сразу же сделал его пленником «на слово». Автор уточняет: «Вот так поступают с рыцарем», показывая, что таким вот был обычай его эпохи, ставший отныне характерным для нравов рыцарства^{49 [990]} .

990

49 «Si l’ad mis par fiance, cum Turn fait chevalier». Jordan Fantosme. Jordan Fantosme chronicle / Ed. R. C. Johnson. Oxford, 1981, v. 1864.

Можно сравнить, как было сказано выше, это «слово чести» с мирской клятвой. Оно имеет противоречивый характер, но, так же как и в клятве, необходимо тщательно соблюдать все формальние аспекты и нюансы сказанного слова. По этому поводу можно сравнить поведение Ричарда Львиное Сердце с поведением королевы в романе «Тристан и Изольда». Обвиненная завистниками при дворе короля Марка, ее мужа, в интимных отношениях с Тристаном, королева считает себя обязанной произнести привселюдно, поклявшись на святых реликвиях, торжественную клятву. Король и его двор собрались, чтобы послушать ее на лугу возле реки. Изольда, прежде чем произнести клятву, приказала передать Тристану, чтобы он находился напротив

этого места на другом берегу реки, переодевшись в прокаженного. Наконец, она сама приходит на этот берег и открыто просит крепкого «прокаженного», своего любовника, перенести ее на другой берег реки, чтобы присоединиться к придворным и не намочить полы платья. Он переносит ее на шее на другой берег, где уже собрались все. Там, Изольда оправдывается бесстыдно двусмысленной клятвой, которую Господь может только поддержать:

«Господа, Господь пришел мне на помощь! Я вижу здесь святые реликвии. Послушайте , клятву, которой я поклянусь, чтобы вернуть уверенность королю Марку. Господом, святым Вратарем, всем святым, что здесь есть, этими реликвиями, и теми, которых здесь нет, и всём, что есть в мире, я клянусь, что ни один мужчина не был у меня между ног, если не считать этого прокаженного, который был моим вьючным животным и перенес меня сюда, и моего мужа, короля Марка. Я исключаю только этих двух мужчин из моей клятвы, и никого больше. Что же касается этих двух, прокаженного и короля Марка, моего мужа, я не могу отрицать этого факта. Да, я держала этого прокаженного между ног... Если кто-то хочет, чтобы я предоставила другие доказательства, я подчинюсь сразу же»^{50 [991]} .

991

50 Le Tristan de Bdroul, v. 4165, Payen, Paris, 1974, 133.

Эта сжатая клятва Изольды поражает и убеждает весь двор. Ведь она обязалась торжественно перед Богом, поклявшись на святых реликвиях, воплощающих Бога, понести кару, если произнесет ложную клятву. Изольда не боялась Божьего наказания: ее слова во всех отношениях соответствовали правде. В наших глазах это не является идеальной ложью и полным обманом, но они помогают обмануть только «злых», всячески стремящихся уничтожить героев. При помощи этой хитрости поэт общается со своей публикой, преданной делу о любовниках, устанавливая посредством этой двусмысленной клятвы, тайный сговор между Богом и Изольдой, на котором присутствовала приглашенная публика.

Не достигнув этой вершины двуличности, Ричард по-своему сдерживает слово, данное императору Кипра в мае 1191 года. Побежденный королем, Исаак Комнин вынужден сдаться и попросить о пощаде: он попросил, чтобы его не унижали, держа в кандалах. Ричард уступил этой просьбе, не отказываясь совсем от своей мести: он приказал заковать его в цепи из драгоценных металлов^{51 [992]} . Матвей Парижский, еще больше входя в азарт, подчеркивает, что Ричард таким образом сдержал слово:

992

51 Gesta Henrici, II, 167;

«Исаак договорился с королем, что его не закуют в железные кандалы: король, верный своему слову, приказал заковать его в серебряные кандалы и запереть в замке неподалеку от Триполи»^{52 [993]} .

Амбруаз со своей стороны подчеркивает юмористическую сторону королевского ответа:

«Прежде чем сдаться, Исаак попросил короля сжалиться над ним, пообещав все отдать в его расположение, ничего не оставив себе, ни земли, ни замок, ни дом, просил его лишь о том, чтобы он сделал ему милость и не заковывал его ни в кандалы, ни в оковы: и король, чтобы люди не кричали, заковал его лишь в серебряные цепи»^{53 [994]} .

993

52 Mathieu Paris, II, 370.

994

53 Ambroise, v. 2044.

Гийом де Нефбург еще больше акцентирует внимание на этом аспекте. Согласно ему, Исаак Комнин, взятый в плен Ричардом, сказал ему, что он не выживет в плену: он умрет, если его закуют в кандалы. На что король ответил:

«Он хорошо сказал, так как он принадлежит к дворянскому сословию, и мы не желаем его смерти; пусть он живет в серебряных цепях»^{54 [995]} .

Ричард де Девиз лаконично пересказывает историю с уже британским юмором:

«Исаак пообещал сдаться при условии, что не будет закован в железные кандалы. Король уступил его просьбам и заковал его в серебряные цепи»^{55 [996]} .

995

54 Newburgh, 351. «Bene loquitur, quia nobilis est, et mori eum nolumus; sed ut vivat innoxius argenteis astringatur catenis».

996

55 Devizes, 38.

Думал ли Ричард в этот момент о двусмысленной клятве Изольды перед придворными короля Марка? Возможно, так как роман «Тристан и Изольда» был очень известным и популярным на землях Плантагенетов в его эпоху. Эпизод свидетельствует об общем мировоззрении в этой второй половине XII века. Само мировоззрение двусмысленно. Мы, конечно, можем его интерпретировать, с большим количеством комментариев, как отражение чисто формалистской концепции ритуальности клятвы, как уже было сказано выше. Тем не менее, возможно, что к этой концепции присоединяется элемент иронии, дерзости, подозрение в непочтительности, короче говоря, фермент подрывного светского характера.