Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
Луи поднёс меч к лицу, взглянул на эту надпись и осторожно коснулся её губами.
Обшивку рукояти сделала Алиса, с которой он простился две недели назад, отправляясь с Блонделем на поиски исчезнувшего короля.
— Когда ты вернёшься, мы обвенчаемся, — просто сказала она, протягивая ему меч, как некогда их протягивали жёны древним героям. — Если Филипп не исполнит моей просьбы, я не буду больше обязана исполнять его приказания! Я — твоя, и если ты по-прежнему хочешь назвать меня женой перед алтарём, нам ничто не может помешать.
Хотел ли он назвать её женой? Хороший вопрос!
Это случилось месяц назад. Во время одного из их последних свиданий она налила ему очень крепкого вина и, когда он осушил кубок, вдруг взяла его за руки.
— Луи! — её голос был горячим и срывался. — Уходи!
— Почему?
— Уходи, прошу тебя...
Рыцарь видел, как дрожат её губы. Дрожь была и в руках, сжавших его пальцы.
— Алиса, что такое? Почему я должен уйти? Ты кого-то боишься? За тобой стали следить?
— Нет. Но... Я не хочу, чтобы это было против твоей воли!
— Что было против воли? Я не понимаю...
Принцесса медленно опустила голову. Потом, не поднимая взгляда, кивнула на опустевший кубок.
— Луи... Я... Я влила тебе в вино приворотного зелья!
— Что-о-о!?
Он расхохотался бы, но она готова была заплакать, и рыцарь сдержал смех.
— Алиса! Ты веришь в эту собачью чушь?
Девушка отчаянно замотала головой:
— Луи, это не чушь! Я давно хотела, чтобы мы с тобой стали... стали, как муж и жена. Чтобы ты захотел жениться на мне во что бы то ни стало, а не только если позволит король! Я знаю: ты ничего не боишься, но ты слишком честный, ты слишком рыцарь. А я... Я тебя не стою, и ты мог это в конце концов понять. Это зелье я взяла у колдуньи. Настоящей. Пять лет назад я с помощью такого зелья соблазнила короля Генриха, отца Ричарда. Я думала... Думала, он разведётся с Элеонорой, раз уж давно с ней не живёт. Мне было шестнадцать лет, и я так хотела стать королевой! Только не презирай меня, пожалуйста...
— Я тебя не презираю.
Луи смотрел на девушку и понимал: если сейчас скажет какие-то ненужные слова, то потеряет её навсегда. Она любит его, да. Но ни за что не простит, если он покажет себя такой же свиньёй, какой, скорее всего, тогда показал король Генрих...
— Это действует примерно через полчаса, как его выпьешь. Поэтому уходи! Уходи скорее! Я не хочу, чтобы ты был моим с помощью колдовства!
— Да какое там колдовство! — Луи спокойно улыбнулся. — Сказал бы я тебе, что это такое... В наших деревнях это быкам дают, чтобы они были побойчее с коровами. А когда оно перестанет действовать, твоя ведьма не сказала?
— Утром. Ну... У кого как. Но это всего на несколько часов.
— Тогда до завтра! И не думай, что я побегу искать первую попавшуюся юбку. Как-нибудь переживу.
На следующий вечер они смеялись, вспоминая этот разговор. Алиса показала пустую бутыль, признавшись, что сразу всё вылила и долго потом читала молитвы, чтобы Бог простил ей эту выходку. А когда за окном её комнаты ночь опустила свой непроницаемый полог и дворцовая стража, шумя трещотками,
— Боюсь, сегодня я просрочил свой уход: меня уже не выпустят. И, не дай Бог, поймают. Что скажет король? Придётся остаться! Надеюсь, ты не думаешь, что до сих пор действует бычья закваска?
Вот так они стали и в самом деле мужем и женой. Только под венец пойти не успели. Если б не его отъезд, Луи уж сумел бы устроить это. Но Алиса понимала его и не упрекала. Она действительно любила и готова была ждать, как ждала его возвращения из Крестового похода.
Луи ещё раз поцеловал надпись, вышитую её руками, и встал с постели. Он спал в штанах и рубашке, сняв лишь верхнюю одежду. И на сей раз не из-за брезгливости — на этом постоялом дворе постель оказалась удивительно чистой. Но ездить в одиночку небезопасно, а оруженосцев на сей раз взять было нельзя — разве бродячим трубадурам полагаются оруженосцы?
В сумке, поверх свёрнутой кольчуги, аккуратно засунутые в шлем, лежали кожаная фляга и мешочек с несколькими ломтями хлеба, оставшимися от ужина. Луи не хотелось лишний раз спускаться в общую комнату и звать хозяйку, поэтому он уже подумывал откупорить флягу, глотнуть вина и, закусив хлебом, пойти проведать свою лошадь. Само собою, он путешествовал не на прекрасном арабском жеребце, привезённом из крестового похода, — такой конь выдал бы его получше меча с девизом. Красивую краковую кобылу ему подобрала в своей конюшне Алиса, и молодой рыцарь согласился, что на такой лошади вполне может странствовать и небогатый рыцарь, и разжившийся некоторыми деньгами трубадур. Теперь они всё чаще попадались верхом: опять же, уж больно неспокойное время!
Однако едва граф поднёс к губам горлышко фляги, как снизу послышался шум: сперва громкий топот копыт (причём слышно было, что скачет примерно с десяток лошадей), затем высокий, но определённо мужской голос по-немецки окликнул хозяина. Тот, видимо, выбежал навстречу приезжим и что-то затарахтел, пыхтя и часто повторяя одни и те же слова. Ещё один голос, низкий и грубый, отдал какие-то приказания, и, судя по фырканью коней, всадники начали спешиваться.
Луи, за годы боевых походов привыкший не доверять случайным встречным, осторожно подошёл к окну и выглянул так, чтобы полуотворённый ставень скрывал его от тех, кто находился внизу.
На дороге перед постоялым двором топтались девять лошадей, но всадников оказалось восемь. Пятеро уже соскочили с седла и привязывали лошадей к специально вбитым неподалёку от колодца столбам. Трое ещё были верхом, и один из них держал в поводу невысокого гнедого коня с заботливо расчёсанной светлой гривой. Увидав этого конька, граф Шато-Крайон вздрогнул и напрягся: — именно на нём отправился в путешествие Блондель!
Опытный взгляд воина тотчас скользнул по седлу и бокам лошади. Так и есть! В нескольких местах на тёмной шерсти выделялись ещё более тёмные пятна. Кровь! Её было немного, но это ни о чём ещё не говорило. Всадник мог получить рану и сразу упасть с седла. Возможно, мёртвый, возможно — тяжело раненный. А, может, на его коня брызнула кровь раненного или убитого им врага. Так или иначе, Блондель с кем-то сражался...