Ричард Львиное Сердце

Измайлова Ирина Александровна

— Я узнал не только слова, мессир граф! Я узнал голос, понимаете? Это был голос моего короля! Голос Ричарда!

— Так мы нашли его! — закричал Луи. И, тревожно оглянувшись, зажал себе рот ладонью. — Дальше, дальше, Блондель! Что было дальше!?

— Я запел второй куплет той же песни. Как можно громче запел:

— Хочешь тебя властью одарим? Всем королям стать государем, Миру всему стать государем Хочешь или нет? — Высшая власть только у Бога, Жизнь на земле — просто дорога, Власть

на земле — смерть у порога - Вот мой ответ!

Замолчав, я снова напряг слух. И ждал долго.

— И ничего не услышали? — дрогнувшим голосом спросил Луи.

— Услышал. Сверху вдруг прозвучал третий куплет песни. Третий, понимаете?

— Чего же тут не понять! — граф Шато-Крайон почти разозлился: ну что за люди эти поэты — надо о главном, а они — всё о своём! — Вслед за вторым куплетом всегда звучит третий.

— Да нет! — покачал головой трубадур. — Дело в том, что третьего куплета у этой песни не было. Понимаете? Не было и всё. Обычно в конце мы повторяли в два голоса последние четыре строки второго куплета. Их я и ожидал услышать. Но услышал совсем другое.

— Вот как! И что же пропел король? Если только вы не ошиблись, и это был действительно он.

— Это был он! У меня ведь музыкальный слух, мессир, и я никогда не путаю голоса. А голос Ричарда вообще нельзя спутать ни с каким другим. Он пропел... Я запомнил:

— Рыцарь, страшись! Скоро погибнешь! В тесных сетях неведомо сгинешь, Если меня снова отринешь! Лучше смирись! — Что мне с того, бес-искуситель? Вечно со мной Ангел-хранитель, Силы мне даст Бог Мой Спаситель. Враг, отступись!

— Может быть, слова были немного иные, но именно такой. Я подумал, что, быть может, Ричард хотел поведать мне об опасности, которая ему угрожает.

— И не мог вас окликнуть, потому что либо был в комнате не один, либо под дверью стояла стража. А, возможно, он боялся за вас.

Луи опустил голову и нахмурился, обдумывая рассказ трубадура. Конечно, Блондель — человек с пылким воображением, но такое нельзя придумать. Замок Дюренштейн... Ничего себе! Луи никогда там не бывал, но слышал про эту неприступную твердыню. Туда не проникнешь незаметно и уж точно нечего думать взять его штурмом, даже будь у них армия.

— За меня он и боялся, — продолжил Блондель. — И, выходит, не зря. Поняв, какую важную тайну узнал, я решил немедленно отправиться назад, чтобы поскорее рассказать обо всём сперва вам, а потом нашей королеве. Конь ждал меня в роще неподалёку, но едва я только сел в седло, как появился конный отряд, и мне приказали спешиться. Я понял, что был замечен под стенами Дюренштейна, что, возможно, кто-то услышал, как я пел вместе с пленным королём. И если эти люди возьмут меня, всё будет кончено. Поэтому дал коню шпоры и помчался лесом во весь дух. Уже настала ночь, и я толком не знал, правильно ли выбрал направление. Конь устал, начал спотыкаться, но устали и лошади моих преследователей. В какой-то момент я даже решил, что они отстали, но они вскоре опять показались на дороге. Так мы скакали до самого рассвета. Когда вдали замаячили очертания Штольцберга, стало ясно, что я не ошибся и еду к той самой деревне, где мы с вами условились о встрече. Но тут до меня дошло, что я выдам им и вас, если прискачу прямо туда. И я направил коня в сторону, мимо деревни, и въехал в лес. В тот самый, что мы с вами сегодня миновали. Вот тут эти люди и настигли меня. Сперва я хотел обнажить меч и положиться на Волю Божию. Но их было восемь человек, они бы убили меня, и никто не узнал бы, где находится наш король. Я решился сдаться: ведь тогда оставалась хоть какая-то надежда убежать.

Этот

их начальник с толстыми бровями стащил меня с седла. А второй — у которого такой отвратительный высокий голос... я хочу сказать, был такой мерзкий голос, — этот стал меня избивать. Когда я упал, он бил меня ногами. И всё спрашивал — кто я и что мне было нужно под стенами замка. Говорил по-немецки, но, думаю, он сразу понял, что я не немец. Я же твердил, что пришёл из Франции, что я простой трубадур. В конце концов ему надоело, и он сказал: «Ладно. Калёное железо развяжет тебе язык, как и всякому другому!» После этого меня привязали к седлу, и я удивляюсь, почему не расшибся до смерти о землю — ехали они довольно быстро. Ну а дальше мы оказались на том самом постоялом дворе, только подъехали к нему с другой стороны. Я ломал себе голову, как дать вам знать, — ведь проклятый хозяин тут же сообщил воинам, что у них ночует французский трубадур! И вдруг вы появились в окне. Вернее, сперва этот петух заголосил так фальшиво, что у меня чуть оба уха не отвалились, а после я увидал вас. Господи, но как же ловко вы всё это проделали! Вот уж — настоящий рыцарь! Не то что я.

— Убивать — не самое великое искусство, Блондель! — Луи снял с огня вертел и ножом сковырнул тетеревиную тушку на большой, заранее промытый в ручье, лопух. — Прошу к столу, мессир! Мы с вами заслужили свой ужин и то, что ещё осталось в моей фляге. Теперь бы только добраться до Элеоноры, а уж она сумеет придумать что-нибудь. Вы — хороший поэт и музыкант, я — хороший рубака, а она — хорошая королева И иногда мне кажется, что я променял бы половину своего умения владеть мечом и арбалетом на одну четвертушку её ума...

Глава 5

«Не пристало герцогу!..»

Зал, в котором был накрыт пиршественный стол, озаряло лишь пламя очага да слабый свет, сочившийся из окон, несколько факелов, принесённых слугами и вставленных в специальные кольца на стенах. Эти факелы зажигались не так уж часто, и тем не менее своды зала — довольно низкие, укреплённые горизонтальными деревянными балками и такими же мощными кронштейнами, — были в нескольких местах густо покрыты копотью. Светлый камень стал совершенно чёрным, и эти причудливые пятна придавали помещению сходство с просторной пещерой. В зале имелось шесть высоких узких окон, расположенных по бокам. Их украшали цветные стёкла, выложенные в виде цветочного узора и вставленные в мелкие свинцовые переплёты. Но это были не те великолепные витражи, которые уже научились изготовлять в Кёльне или Вормсе. Австрия до поры переняла лишь начатки нового прекрасного ремесла. Однако свет, проходя даже сквозь этот примитивный цветной узор, всё равно оживлял огромную комнату — огненные зайчики прыгали с её стен на покрытый свежей травой каменный пол, превращая его в лесную поляну, а в тонких лучах клубилась лёгкая пыль, казавшаяся дымком неведомого фимиама.

Часть стен внизу покрывали прекрасные восточные ковры с развешенными на них (тоже на восточный манер) щитами и колчанами. Ковры лежали и на деревянных ларях, стоявших в нескольких стенных нишах.

Но наряднее всего в зале был стол — длинный, дубовый, изукрашенный массивной резьбой, с ножками, сделанными в виде львиных лап. По обеим сторонам вдоль него были расставлены две дюжины стульев, также мастерски выполненных. Их высокие спинки имели ту же стрельчатую форму, что и окна, и с каждой спинки смотрела оскаленная львиная морда.

Стол выглядел внушительно, даже когда бывал пуст. Но сейчас, когда на нём громоздились высокие серебряные кувшины и массивные золочёные кубки, стояли большие блюда, полные дичи и фруктов, когда на узких подносах лежали розовые ломти тушёной форели и зеленоватые змеи копчёных угрей, когда на полированную поверхность невзначай капал ароматный сок с печального пятачка зажаренного на вертеле молочного поросёнка, — сейчас, при всём этом великолепии, стол просто поражал воображение, а заодно будил аппетит. Казалось, что облизываются даже плотоядные львиные морды на спинках стульев.