Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
— Идём отсюда! — поморщившись, проговорил Эдгар. — Мерзкое место... Мне и сейчас ещё видится эта страшная подземная темница.
— А кстати, — вспомнил Луи, — Ты не спрашивал Седрика: тот старый узник-монах умер?
— Нет! — Эдгар облегчённо перекрестился. — И он не старик, как оказалось. Он сказал потом, что ему всего сорок два года. Наш лекарь говорит, что это поразительно крепкий человек — его, наверное, удастся выходить. Но знаешь, после разговора с королём монах Григорий спал целые сутки, а когда проснулся, почти ничего не помнил о видении, которое было ему послано в заточении, и о том, что он
— А что он ему предрёк? Я ведь не слышал.
— Я тоже. Мне Седрик кое-что пересказал. Идём, Луи. Расскажу по дороге. Право, мне тошно около этой развалины. И всё время мерещатся какие-то стоны, будто тут бродят призраки!
Луи как-то странно посмотрел на молочного брата:
— Видно, и в самом деле бродят! Потому что двоим не может мерещиться одно и то же. Мне тоже кажется, будто кто-то стонет...
Молодые люди прислушались.
В странной вечерней полутишине, нарушаемой отзвуками далёкого праздника и взвизгами шакалов, вновь отчётливо прозвучал глухой человеческий стон.
— Вон оттуда! — воскликнул Эдгар, указывая на излом стены справа от башни. — Точно, это там. Наверху.
— Да и я слышу, что там, — согласился Луи. — Но только как мы туда заберёмся? Хотя, кажется, по осыпи обломков можно добраться почти до самого провала.
— Можно, — кивнул кузнец. — Но нужно поспешить: мы, остолопы этакие, не взяли с собой факелов, а в темноте по этим глыбам спускаться будет опасно. Пошли!
Юноши решительно миновали ров, невольно кинув взгляд на полуобвалившиеся отверстия подземных ходов, в которых они едва не нашли свою смерть, и стали карабкаться по восточной стене, вернее, по грудам осыпавшихся с неё и с треснувшей башни камней. Это было то самое место стены, на которое рухнул громадный обломок. Подниматься было небезопасно: осыпь расползалась под ногами, не было и надёжной опоры для рук. Но оба крестоносца были достаточно ловки и ухитрялись сохранять равновесие, даже когда какая-нибудь глыба выворачивалась из-под ноги или из-под ладони и с шумом катилась вниз.
Оказавшись в обширном углублении, выбитом рухнувшей частью башни, Луи и Эдгар огляделись. Они стояли среди сплошного нагромождения камней и больших каменных глыб. То были осколки башенной стены, прочная кладка которой не рассыпалась до конца, многие камни остались спаяны застывшим на века песочным составом. Слабый стон прозвучал вновь, и теперь они увидели выступающее из-под одной такой глыбы человеческое тело. То был магометанин: молодые люди сразу рассмотрели обмотанную белым тюрбаном запрокинутую назад голову. Глыба придавила человеку ноги до самых бёдер.
— Неужели он лежит тут два дня? — изумлённо проговорил Луи. — Но и вчера, и позавчера весь день палило солнце — разве можно было выжить?
— В полдень сюда падает тень башни, — заметил Эдгар. — Хотя от этого вряд ли было много легче. Ну что, друг, мы с тобой ведь одолеем вдвоём этот камешек, а?
Осторожно ступая, молодые люди приблизились к лежащему и, ухватив придавивший его обломок с двух сторон, резким рывком приподняли и сбросили его во внутреннюю часть крепости, туда, где терялись в вечернем полумраке улицы Акры.
Тот, кого они освободили от страшного каменного гнёта, оказался юношей, почти мальчиком — на его смуглых щеках лишь начал проступать тёмный пух
Юноша вновь застонал и приоткрыл глаза. Они были мутны от боли, но видели. Взгляд раненого скользнул по склонившимся над ним лицам, потом губы шевельнулись, и он что-то хрипло прошептал.
— Что он говорит? — Луи растерянно посмотрел на молочного брата. — Если бы понимать по-арабски!
— Да зачем понимать-то? — пожал плечами Эдгар. — И ты, и я, и любой в таком положении просто попросил бы пить! У тебя ведь фляга с собой. Дай-ка!
— Да в ней же не вода, а вино...
— Ну и что? Кипрское вино хорошо утоляет жажду. Ну, парень, хлебни... Наверное, ты везучий, раз ещё живой. Хотя, как знать! Если ноги раздроблены, я тебе не завидую.
Раненый глотнул, закашлялся, потом с жадностью вновь потянулся к фляге. Сделав ещё несколько глотков, он перевёл дыхание и сказал на неплохом французском языке:
— Аллах отблагодарит вас, рыцари, если не смогу отблагодарить я. Моё имя — Рамиз-Гаджи, я — сын эмира Фарруха. Не оставляйте меня здесь — отец даст за меня выкуп...
Кузнец и его молочный брат быстро переглянулись. Они оба знали от графа Анри, что эмир Фаррух, защищавший Мушиную башню, был убит два дня назад, как раз тогда, когда его сын упал на эту стену вместе с куском Проклятой башни.
— Ну что мы стоим? — после нескольких мгновений молчания спросил Луи. — Темнеет. Ещё немного, и мы с такой ношей нипочём не спустимся. Я возьму его подмышки, а ты попытайся поаккуратней взять за ноги. Полезли вниз!
Глава третья
Наваждение
Лекарю Антуану, которого друзья вытащили из-за весёлого, обильного стола, ужасно не хотелось покидать пирушку и идти возиться с раненым.
— Я понимаю, этот ваш монах! — бурчал себе под нос хмельной костоправ. — Ну хоть византийской, но христианской веры. Тут грех не помочь! А это что? Чего ради я должен лечить магометанина? Это ваши любимые госпитальеры всегда помогают всем, кому не лень! К ним бы его и тащили... А у меня вон христиан раненых полно!..
Однако увидав, что раненый почти мальчик, Антуан смягчился. Он промыл и перевязал рану на его голове, затем осмотрел и прощупал неподвижные ноги.
— Говорите, он свалился вместе с обломком башни? Это с такой высоты? Ну так он не из плоти и костей, а видать, из хлебного мякиша... Сперва я так и подумал: обе ноги сломаны. Но — ничего подобного! Кости совершенно целы! Вы можете себе такое представить? Одна нога разодрана о камни от бедра до колена, но это пустяки — заживёт. Вторая опухла, но это — тоже безделица — даже и перелома нет! Просто вывих, да ещё хорошо пришиблено камнем: сплошной кровоподтёк. Дней через пяток мальчишка будет бегать как жеребёнок. Я наложу лубок на вывихнутую ногу, и можете его оставить у меня в шатре — я буду праздновать до утра, а утром проверю, как парень себя чувствует. Конечно, голову он тоже расшиб сильно, но отчасти это и хорошо: по крайней мере, пока караулить не нужно. А то ведь и сбежать мог бы — сарацины народ живучий...