Рифтеры (Сборник)
Шрифт:
«Ты эту речь отрепетировала», – подумал Дежарден.
И позволил себе легкую улыбку.
– Человек – это немножко больше, чем вина и разум, моя дорогая. А ты не подумала, что, возможно, вина не просто стреноживает разум? Может, она сдерживает и еще кое-что?
– Например?
– Ну, просто ради примера... – Он выдержал паузу, притворяясь, будто ищет вдохновение. – Откуда тебе знать, что я не какой-нибудь чокнутый маньяк-убийца? Откуда знать, что я не психопат, не суицидник, ну или садист, допустим?
– Я бы знала, – просто
– Думаешь, у маньяков это на лбу написано?
Она сжала ему колено.
– Я думаю, что знаю тебя очень давно, а безупречно притворяться невозможно. Тот, кого переполняет ненависть, рано или поздно сорвется. А ты... ну, никогда не слышала о монстрах, уважающих женщин до такой степени, что отказываются их иметь. И, кстати, не хочешь ли пересмотреть последний пункт? Просто поразмысли.
Дежарден покачал головой.
– Так ты, значит, во всем разобралась?
– Вполне. И терпения мне не занимать.
– Это хорошо. Сейчас оно тебе понадобится. – Он встал и улыбнулся ей сверху. – Я на минутку в ванную. Чувствуй себя как дома.
Она улыбнулась в ответ.
– Обязательно. Можешь не спешить.
Он запер дверь, облокотился на раковину и пристально уставился в зеркало. Отражение ответило свирепым взглядом.
«Она предала тебя. Превратила тебя в это».
Она ему нравилась. Он ее любил. Элис Джовелланос много лет была ему верным другом. Дежарден сложил все это на чашу весов.
«Она сделала это нарочно».
Нет, нарочно это сделали они.
Потому что Элис действовала не сама по себе. Она дьявольски умна, но Спартака создала не в одиночку. У нее были друзья. Она сама призналась. «Мы вроде как политические, правда, с организацией беда» – сказала она, сообщив ему о его «освобождении».
Он чувствовал, как ржавеют и рассыпаются связи у него в голове. Как его ущербность, ухмыляясь, дергает эти разъеденные ржавчиной проводки. Он поискал в себе намек на сожаление, которое испытал несколько минут назад: когда задел чувства Элис, причинил ей боль. Он и сейчас мог бы ощутить раскаяние или что-то похожее, если бы постарался.
«Ты не раб своих импульсов», – сказала она.
В принципе, это было правдой. Ахилл мог сдержаться, если хотел. Но вот беда: он начинал понимать, что не хочет.
– Эй, Кайфолом, – позвала из комнаты Элис.
«Заткнись. ЗАТКНИСЬ!»
– Да?
– Мандельброт требует ужина, а кормушка пустая. У тебя не осталось корма под раковиной?
– Не осталось. Она научилась открывать дверцы.
– Тогда г...
– В шкафчике в спальне.
Ее шаги простучали мимо двери, Мандельброт подгоняла Элис мяуканьем.
«Нарочно!»
Элис заразила его, опередив график, чтобы освободить его разум для сражения с Бетагемотом – а может быть, и по личным причинам, осознанным или нет. Но ее дружки целили куда выше Ахилла Дежардена – они задумали «освободить» всех
Интересно, стала бы Элис применять свои семантические аргументы на Лабине? Будь она привязана к тому стулу, ничего не видя, намочив штаны от страха, слыша, как это кровожадное отродье расхаживает рядом, сочла бы она уместным читать ему лекции об уровне серото- нина и угловой извилине?
Может, и сочла бы. Что ни говори, она и ее друзья – «политические», хоть и «с организацией беда», а от политики человек глупеет. Начинает верить, что человеческое достоинство – какой-то платоновский идеал, моральный итог, который можно вывести из неких первооснов. Не тратьте время на примитивную биологию. Не волнуйтесь за судьбу альтруистов в дарвиновской вселенной. Люди другие, люди – особенные, люди – агенты морали. Вот к чему приходишь, когда слишком много времени уделяешь составлению манифестов и слишком редко глядишься в зеркало.
Ахилл Дежарден оказался всего лишь первым представителем новой породы. Скоро появятся другие, столь же могущественные и столь же неудержимые. Может, уже появились. Элис не посвящала его в подробности. Он не представлял, насколько далеко простираются амбиции Общества Спартака. Не знал, кого еще успели инфицировать и сколько длится инкубационный период. Знал только, что рано или поздно у него появятся соперники. Если не начать действовать сразу, пользуясь полученной форой.
Мандельброт еще мяукала в спальне – видимо, распекала неумелую домработницу. Дежарден ее понимал: у Элис было более чем достаточно времени, чтобы достать гранулированный корм, принести пакет в кухню и...
«В спальне!» – сообразил Ахилл.
«Ну, что ж, – подумал он миг спустя, – пожалуй, это решает вопрос».
Лицо в зеркале вдруг стало очень спокойным. Оно не двигалось и в то же время словно говорило с ним. «Ты –не политик, – говорило лицо, – Ты – механизм. Природа запрограммировала тебя на одно, УЛН – на другое, Элис вмешалась и переключила на третью программу. Все это не ты, и все – ты. Ты сам ничего из этого не выбирал. И ни за что не отвечаешь.
Это она сотворила с тобой такое. Эта мочалка. Тупая давалка. Что бы ни случилось дальше, вина не на тебе.
На ней».
Он отпер дверь и прошел в спальню. Сенсориум у него на подушке предательски поблескивал. Тактильный костюм лежал поперек кровати, словно сброшенная кожа. Элис Джовелланос тряслась у изножья кровати, стаскивая с головы шлем. Лицо у нее было красивым, без кровинки.
Жертву в этом виртуальном застенке она не могла не узнать. Дежарден настроил симуляцию с точностью до тысячных.
Мандельброт тут же забыла об Элис и, громко мурлыча, начала бодать лбом хозяина. Дежарден на нее не смотрел.