Рикэм-бо «Стерегущий берег»
Шрифт:
Гуллер порылся в бумагах у себя на столе и протянул Исмаилову листок. Это были новые показания Нэнси Кологан. И датировались они вчерашним числом. Совершенно неожиданно подруга полностью его изобличала, как убийцу, заколовшего точным ударом стилета в сердце человека, оказавшегося в его доме.
Потрясённому Исмаилову тут же была устроена очная ставка с любовницей. Нэнси выглядела подавленной и избегала его взгляда. Её слаборастерянная улыбка ясно показывала, в каком она находится состоянии. Тем не менее, Кологан слово в слово повторила свои письменные
— Ты сам мне признался в тот день, что поссорился с собутыльником и случайно убил его в драке, а потом ещё и второго зарезал.
По словам Нэнси, когда она обнаружила друга на рассвете — спящим на скамейке возле своего дома и разбудила его, то он, будучи ещё не до конца протрезвевшим, признался ей, что специально заманил старика в дом, чтобы убить.
— Только он не сказал, зачем он это сделал, — повернувшись к полицейским, пояснила женщина. — Я удивилась и не поверила, конечно. Но потом, когда увидела трупы в его доме, была потрясена. Однако из любви к этому мужчине я не сообщила сразу обо всём полиции. Но всё это время совесть не давала мне покоя, ведь у тех людей, наверное, остались семьи, дети…
Игорь подавленно молчал, не предпринимая попыток как-то защитить себя, не пробовал взывать к совести оклеветавшей его подруги. А Нэнси виновато пояснила:
— Прости, Крэг, но я прихожанка методисткой церкви и не должна грешить против истины и бога. Я желаю тебе удачи, Крэг, — сказала она напоследок и в глазах её стояли слёзы.
Едва Кологан вышла, Игорь взмолился:
— Но я этого не совершал. Неужели вы мне не верите?!
Гуллер вздохнул и промолчал. Вопрос повис в воздухе. Лишь спустя несколько минут пожилой сыщик смущённо произнёс:
— Ты действительно можешь ничего не помнить. Такие случаи известные криминалистике. Ты говоришь, что не принимал сам никаких веществ или лекарств в тот день?
— Ну конечно! — почти вскричал Исмаилов.
Гуллер посмотрел на него с сомнением.
— Хорошо, пусть так. Но где гарантия, что в тот вечер в баре тебе всё-таки не подсыпали что-то в напиток? Ты ведь сам говорил, что лишь по счастливой случайности не стал жертвой отравителей.
Но если предположить, что одно из покушений на тебя оказалось успешным, тогда, находясь под воздействием вещества, ты мог не помнить того, что сделал.
Игорь невольно взглянул со страхом на свои руки. Неужели это возможно? От такой мысли можно было прийти в отчаяние. Всё это время он бодрился, пытался убедить самого себя, что его не сломить. Но отчего-то всё чаще вспоминалась история несчастного Габора, который в ожидании провокации против себя балансировал на грани помешательства.
— К сожалению, — продолжал Гуллер, — наши суды редко готовы рассматривать приём наркотика, даже неумышленный, как смягчающее вину обстоятельство. Скорее наоборот. Конечно, всё будет зависеть от конкретного судьи. Иной может даже трактовать это обстоятельство, как усугубляющее вину. Если в ближайшее время не появятся какие-то новые факты, всё может закончиться для тебя скверно, Грегори.
—
Игорь вспомнил, как во время послушанного им разговора в коридоре университетской клиники, когда заказчики инструктировали лже-врача, тот обмолвился, что знаком с настоящим хозяином кабинета, в котором принимал Исмаилова.
— Это точно вам поможет выйти на их след!
Родригес демонстративно водрузил ноги на стол, за которым сидел подозреваемый, так что Исмаилов мог лицезреть пыльные подошвы его ботинок. Пуэрториканец разглядывал Исмаилова с выражением палача, примеривающегося, как лучше затянуть верёвку на шее будущего клиента.
Гуллер же произнёс с жалостью:
— Грегори, мы разговаривали с твоим врачом. Он не похож на описанного тобой врача. Лукас Росс — уважаемый специалист, характеризуется всеми с наилучшей стороны. И главное, он уверяет, что принимал тебя в тот день. Об этом имеется запись в твоей личной карточке. Психоаналитик сказал нам, что он был крайне обеспокоен тем обстоятельством, что ты внезапно прервал курс психоанализа после первого же сеанса. Он сказал, что только обязанность хранить тайну клиента не позволяет ему быть с нами полностью откровенным.
— Негодяй! — возглас негодования вырвался у Исмаилова. — Значит, он тоже с ними в сговоре!
Гуллер понимающе кивнул:
— Ладно, Грегори, положим, ты говоришь правду, и на психоаналитика действительно кто-то надавил с целью заставить его свидетельствовать против тебя. Либо его подкупили. Всё равно прижать «мозговеда», заставить сознаться в преступном поведении почти нереально. У нас просто нет ничего существенного на него, кроме твоих слов. А с точки зрения закона он ничего не нарушал: выписал тебе рецепт на легальный препарат.
— Но ведь имел место сговор между ним и этой аптекаршей! Она их слабое звено, я её видел.
— Ты говоришь, у неё были какие-то проблемы с законом раньше? — задумчиво протянул Гуллер.
— Да, я сам слышал, как аналитик говорил об этом тем двоим! — энергично тряся головой, подтвердил Исмаилов. — Он сказал, что её приняли на работу в университетскую поликлинику лишь благодаря протекции главного врача, с которым она состоит в связи.
— И всё же если аптекарша не расколется, что подменила лекарство, тогда твоё дело дрянь, Грегори, — честно предупредил Гуллер, и как-то странно взглянув на напарника.
— И вот ещё что, Грегори. В твоём университетском кабинете мы нашли эту записку. Наши криминалисты сумели быстро провести почерковедческую экспертизу и сравнили её с записями из записной книжки убитого иностранца. Установлено, что все записи сделаны одною и тою же рукой.
Гуллер показал Исмаилову записку «Литератора», в которой было всего одно предложение: «Игорь Петрович, в прошлый раз мы плохо расстались, надо бы объясниться» и подпись «соотечественник».