Рикошет сна
Шрифт:
Снова вопли, снова упоминания Паука, снова бег по поселку. Та сСорона учит ловить намеки на лету: если дом на окраине, это прямое указание на то, что двигаться надо от этой окраины к центру.
Я добегаю до пруда как раз вовремя: оттсуда высовывается спрут, больше похожий на осьминога, чем на тарантула. Его туловище кобальтового цвета, а щупальца — черного. И этими огромными черными шлангами он выбрасывает на берег рыбацкий резиновый сапог, из которого торчит свежеоторванная нога.
Положив ногу на берег, спрут уходит в глубь пруда и больше не показывается. Люди разом
В доме воцаряется обычная, повседневная жизнь. Кто-то просевает муку на кухне, читая над ней заклинание на сургаманском — языке древнем и бедном на слова, зато эффективным для мантр, упрощающих работу по дому. Кто-то удобряет почву в горшке с щебечущими кристаллами — он стоит внутри дома, и поэтому избежал низвержения на бордюр. Кто-то выходит на улицу снять сеть с уловом лекарственных колибри и оставляет дверь открытой.
Это было ошибкой.
Через порог к нам вбегает тарантул. Такой же окраски, как спрут из пруда — но естественных паучьих размеров.
Население с визгом мчится вверх по лестнице, давя и скидывая друг друга. В воздухе гудят громкие невидимые барабаны — как будто музыканты лупят по ним, стоя по обе руки от меня.
Наступить на тарантула и раздавить его? Схватить тяжелый предмет и прихлопнуть? Времени на размышления, как обычно, нет.
А интуиция говорит — …
Хоть это и кажется абсолютно нелогичным, я голой ладонью хватаю Паука. Самое трудное тут не промахнуться — он бегает слишком быстро и слишком компактный в размерах.
На ощупь тарантул оказывается шершаво-колючим и совсем не тяжелым — все равно что каштан схватить или маленький кактус. Подбежав к окну, я выкидываю его в траву.
И все. Никакого убийства. Никаких следов на моей руке, кроме легкого покраснения.
— Вот и всётеньки! — щекочет меня с утра Грабабайт, верный своей привычке коверкать слова — хоть и выучил человеческий язык прекрасно. — Ты справилась! Справилась! Пойдем, узнаешь результаты Арчи!
— Не буди, дай поспать, — со стоном прошу я я. Мое солнечное сплетение все еще остается соединенным с Той Стороной через энергетическую пуповину, которая обычно обрывалась при возвращении в реальность.
Я обхватываю подушку и прижимаю ее к себе — обнимая, как самого близкого человека. Кажется, что кто-то так же обхватил меня со спины — только не двумя руками, а тремя парами быстрых пружинящих лап.
Зима, грязный лед. Местами подтаял, поверхность луж рябит под ветром. Я одета в белый спортивный костюм и в черные очки. В который раз возвращаюсь домой.
Сон о безуспешном возвращении годами преследовал меня на Большой земле. Я пыталась вернуться — неизвестно и неважно откуда — в свою комнату, чтобы спрятаться там от гнетущего, грозного внешнего мира. Но моя одиссея каждый раз прерывалась в силу непредвиденных обстоятельств — и я оставалась на улице одна, бездомная, в сверлящей пустоте отчаяния.
Та Сторона не могла об этом не знать и до сих пор подкидывает мне этот болезненный сюжет чаще, чем другим магам.
Я
Ко мне подбегает мальчик лет десяти в таком же костюме, как у меня — только в черном, и без очков. Кричит в возмущении:
— Не смей смотреть на мой подъезд своими стеклами!
Он пытается напасть на меня. Осознавая, что это ребенок и что применять всю силу удара и тем более нож к нему нельзя, я подбираю валяющуюся рядом огромную ветку и отталкиваю его. К нам подбежгаетчерная собака и встает возле меня, приобнажив клыки.
Испугавшись собаки, мальчик бежит прочь по льду так уверенно, будто это был сухой асфальт. Но на прощанье — грозит мне кулаком.
На перефирии зрения что-то мелко зарябило.
Быть не может! Опять паук!
На сей раз он плоский, с лапами толщиной чуть больше ресницы. И — ярко-оранжевый, с черной эмблемой в виде двух переплетающихся колец на спине. Подскакивая, он несется ко мне — но не по прямой линии, а истеричными зигзагами. Словно скорость его верена в том, что решение приблизиться ко мне — правильное, а сам паук не уверен.
Членистоногое прыгает ко мне в ладонь — таким движением, будто я монетку на лед бросила, только в обратной перемотке. На лапах его вырастают крючья-зазубрины, и он начинает рвать мне ими кожу, одновременно опаляя ее.
Оставив глубокие, рваные, обугленные по краям раны, оранжевый плоский круг с лапами спрыгивает с меня и ныряет в лужу, провалившись под ее дно.
Страшно взглянуть на ладонь. Я теперь несколько недель не смогу ни кулак сжать, ни карандаш взять… Но странно — запаха крови нет, а уж я-то его умею чуять. И боли нет.
Посмотрев на ладонь, я с изумлением вижу: под лохмотьями изуродованной кожи открылась белая прослойка неживой ткани. Будто порезали обтянутое кожзаменителем сиденье, оставив нетронутой синтетическую подушку внутри. Чистота нетронутости исчезла — а функционал остался. Медленно, но без недоверия я пробую собрать пальцы в кулак — как бутон цветка закрываю.
Обстановка мгновенно сменяется: я оказываюсь в уютном деревенском доме — такого стиля, какой любят в винодельческих регионах. Веселые гости толпятся вокруг сцены, кутаясь в шали и потягивая травяной отвар из кружек.
Мне как почетному члену семьи предлагают место на диване — пусть сбоку от сцены, зато сидя. Рядом со мной усаживается дама в теле, в возрасте и в синей толстовке — тоже моя родственница. Мы обе закидываем ноги на диван и ощущаем себя вполне идиллически.
Спектакль начинается. Постановка оказывается уникальной: на подмостки выходят сразу два состава актеров, каждый из которых играет свою пьесу. Их можно воспринимать как единое целое, а можно переключать внимание от одного к другому. Получается почти тот же эффект, что в театре-променад: за всем сразу уследить невозможно, но по какому бы течению ты ни поплыл, схваченное тобой единство все равно будет связным и осмысленным.