Рим. Цена величия
Шрифт:
– Надо будет расспросить или Юнию, или Ливиллу, но не при Домиции. Ему все нипочем, глаза его застилает любовный дурман, он не замечает ни насмешек, ни издевательств. Будто чем опоили его!
– О, Аполлон! Кажется, он собирается петь, – к ним нагнулась Друзилла.
Действительно, Домиций поднялся со своего ложа и принялся настраивать лиру, которая жалобно тренькала в его мощных ручищах. Сам он оглушительно покашливал, расправляя легкие. Все с немым ужасом наблюдали за ним.
Пользуясь всеобщим замешательством, Фабий Персик тихо поднялся со своего ложа и, многозначительно кивнув Друзилле, вышел из триклиния
– Пойдем в сад, моя ненаглядная. Я так истосковался по тебе, – шепнул Фабий.
– Но ведь льет как из ведра. Мы промокнем.
– Успеем добежать до беседки. Зато там нас не увидит никто.
Густой виноград защитил их от потоков воды, было тепло и уютно. И главное, темно. Друзилла прижалась к Фабию, чувствуя, как нарастает его желание. Он жадно целовал ее податливые губы, нетерпеливой рукой гладя упругую грудь. Девушка, шепча нежные глупости, в исступлении сорвала свой легкий наряд, оставшись обнаженной. Он, застонав от нетерпения, повернул ее спиной, она, сладострастно изогнувшись, схватилась руками за виноградную лозу, обвивающую беседку, и Фабий взял ее подобно тому, как сатир берет силой неосторожную нимфу.
Едва их страсти поутихли, как со стороны дома послышался громкий рев.
– О боги, что это? – в испуге спросила Друзилла, прижимаясь к Фабию.
– Кажется, Агенобарб запел, – невозмутимо произнес Персик.
– Ой, это нельзя пропустить! Скорее, помоги мне одеться.
За мгновение она натянула тонкую ткань, Фабий закрепил фибулу.
Перед входом в триклиний, не удержавшись, притянул ее к себе:
– Скажи, любимая, ты не будешь против, если я приду к тебе ночью?
– Посмотри в мои глаза, там ты прочтешь ответ.
Взор ее выражал безграничное восхищение и любовь. Он засмеялся и поцеловал прекрасные глаза.
В триклинии они застали следующую картину. Домиций возвышался над пирующими с лирой в руке. Он уже изрядно выпил, нос его покраснел, в рыжей завитой бороде блестели капли вина. Гней шумно вздохнул, набирая воздух, и опять заревел зычным басом. Присутствующие покатились со смеху. Одна Юния сохраняла мучительную для нее невозмутимость. Домиций заглушал даже раскаты грома. Он, не спуская с нее блестящих глаз, пел любовную песнь поэта Овидия, дополняя от себя фривольными замечаниями, отчего слушатели громко хохотали, а Клавдилла краснела.
Закончив «призыв влюбленного слона», как метко выразился Ганимед, Домиций протянул лиру Юнии, уступая ей свое место. Она в замешательстве взяла инструмент и встала, не зная, как поступить.
– О, становится интересно, – шепнула Друзилла Фабию.
Клавдилла уловила ее вызывающий взгляд. Поражение соперницы должно быть полным.
Лира, почувствовав нежные пальцы девушки, отозвалась мелодичным звоном. Опытной рукой Юния провела по струнам и запела. Те, кто не слышал ее ранее в Саллюстиевых садах, были поражены красотой ее голоса. Она выплеснула всю тоску по любимому, выбрав прекрасную песнь Сафо. Глаза девушек подозрительно покраснели, у самой Юнии крупные слезы катились по щекам, она оставила лиру и последний куплет уже спела без музыки, заставив прослезиться даже мужчин. Затем устало села, и некоторое время
Виниций подал знак, зазвучала нежная свирель. Домиций поднял оставленную лиру и громко сообщил, что отныне ни одна рука не коснется инструмента после того, как сама божественная Юния трогала эти струны. Все рассмеялись. Рабы подали новую перемену блюд, вышли гибкие танцовщицы, финикиянки с тонкими фигурками. Друзилла не сводила глаз с Фабия, голова ее кружилась от любви и вина. Он же был занят беседой с Юнией, Клавдилла расспрашивала его о Гае, о коллегии арвальских братьев, рассказывала о своем визите на Капри. Лициний уже спал, бесцеремонно раскинувшись на своем ложе. Виниций, наклонившись к супруге, что-то шептал ей на ушко, поглаживая нежную ножку. Красавец Ганимед, обняв гибкий стан одной из танцовщиц, медленно раскачивался с ней под мелодию свирелей.
Неожиданно громкий шум переполошил пирующих. Крики рабов доносились из атриума, все вскочили со своих мест. В атриуме они застали Калигулу верхом на Инцитате, обоих в грязи с ног до головы. Особо не церемонясь, едва рабы открыли ему ворота, Гай прямиком заехал в дом на коне.
– Приветствую всех! – весело кричал он. – Гроза кончилась, и я решил навестить свою невесту!
Обрадованная Юния кинулась к нему, Гай легко спрыгнул с коня, они обнялись на глазах у всех.
– Фу, какой ужас! – брезгливо сказала Друзилла на ухо Персику.
Юния безнадежно заляпала грязью свою нежно-голубую тунику и прекрасные волосы. Однако она, не обращая на подобные мелочи ни малейшего внимания, жадно целовалась с женихом, вытирая ему лицо своей тонкой муслиновой шалью. Инцитат тыкался умной головой между ними, по-своему радуясь благополучному завершению опасного пути. Наконец они опомнились.
– Ливилла, дорогая, прикажи приготовить теплой воды. Гаю Цезарю с дороги надо помыться.
– И пусть позаботятся об Инцитате и о преторианцах. Я обогнал их, – сказал Калигула, поглаживая холку прекрасного коня.
– Ты голоден? – спросила Юния.
– Как волк!
– Распорядись принести еду в покои Гая Цезаря, – Клавдилла отдала приказ управляющему.
– Осмелюсь спросить госпожу Ливиллу, куда поместить Гая Цезаря? – обратился раб к Ливилле.
Та замешкалась, но Юния опередила ее ответ.
– В мои покои, – без лишнего стеснения сказала она во всеуслышанье.
Они удалились.
– Какое бесстыдство, – прошипела вслед Друзилла.
– О боги! – вскричал Агенобарб. – За что мне такие муки? Ревность уже сжала когтями мое истерзанное сердце.
– Успокойся, Домиций! – сказал Виниций. – Ты знаешь, чья она невеста. Вернемся в триклиний, друзья! Чаши с вином ждут нас, а там, глядишь, и жених с невестой вернутся.
Юния провела Гая к себе, помогла ему раздеться. Рабы быстро натаскали в серебряный чан теплой воды, принесли закуски и кувшин с вином.
– Гай, милый! Как ты решился выехать в эту страшную грозу? – спросила Юния, помогая Калигуле усесться. – Дай я омою твои волосы. Ты весь в грязи.
– Ты тоже испачкалась, садись рядом. Твоя прекрасная прическа все равно испорчена. Я безумно хочу тебя, несмотря на усталость.