Римаут. Ледяной ключ

Мори Юрий

— А если я не хочу никому служить? — упрямо спрашивает Вик. — Тогда что?

— Тогда тебя съедят, братец! — нарочно противным голосом говорит Агата и начинает смеяться. Гадко и громко, словно каркает. — Они хватают и жрут тех, кто против.

— Замолчи! Замолчи! — вскакивает он и пытается закрыть ей рот рукой. Сестра отбивается, сперва в шутку, потом начинает бить его изо всех сил. Вик, кажется, сходит с ума — он кидается на нее, неумело, но больно тыкая кулаками. Куда попадет.

Агата выбегает из комнаты, прихватив телефон, и запирает

дверь снаружи. Дом старый, не только высоченные потолки и их шестой этаж на уровне обычного десятого, но и двери мощные, деревянные, с замками. Вот она ключ и поворачивает, посмеиваясь над глухими ударами с другой стороны.

Далеко внизу, под окнами, раздаются ухающие звуки, ритм, созданный скрежетом. Нравится же кому-то такое слушать!

Сзади раздается тихий шорох, едва слышный сквозь музыку снизу. Агата поворачивается на звук, и телефон выпадает у нее из руки. В дверном проеме, ведущем на кухню, стоит странный мужчина. Волосы седые, клочьями, борода до пуза. Наряжен в черную до пола мантию с откинутым на спину капюшоном. Обут почему-то в железные сапоги — она такие только в музее видела, в разделе рыцарских доспехов. В четвертом классе на экскурсии.

— Ты чего, кукла говорящая, о нас правду рассказываешь? — неожиданно зло интересуется старик. Голос у него визгливый, неприятный. Как гвоздем по тарелке водит: вззз-вззз.

— Ты кто? — оторопев, спрашивает Агата.

— Колдун я, не видно, что ли! — фыркает гость. — Мощный. Живу я теперь здесь. Так чего разглашаешь, ребенок?

— Да я все придумала же… — теряется Агата. Она приваливается спиной к запертой двери, в которую уже не стучит брат. Устал, наверное. — Так, из головы…

— Глупая ты, клянусь паутенью! — ворчит старик. — Но это не новость. Жрать лучше давай, ты ж за хозяйку нынче?

— Соку могу… — с трудом соображает девочка. — Рулет есть. Шоколадный.

— Что за дрянью вы питаетесь! — негодует колдун и взмахивает рукой. Из рукава мантии вылетает несколько мышат, с тихим писком они падают на пол и начинают разбегаться по углам. — Лови полевок, дурища! Суп варить будем.

Агата в ужасе нащупывает ключ за спиной, торчащий из замка, поворачивает, стараясь не шуметь, и выдергивает его из двери. От толчка дверь распахивается, Агата выпадает в их с братом комнатку и с гулким грохотом захлопывает массивную преграду между собой и этим жутким стариком. Сует ключ в скважину и дважды поворачивает его в замке.

Уф-ф-ф…

Она оборачивается, ища взглядом Виктора, но его нет. Только окно нараспашку — одна створка полностью, вторая почти. Легкий летний ветер играет с занавеской, то закидывая ее край на подоконник, то вытаскивая наружу, словно интересуется: далеко ли прозрачная ткань вытянется над пустотой за бортом.

На столике, прямо в раскрытой тетрадке, где Вик решал свои бесконечные примеры, что-то написано его крупным корявым почерком. Наискосок, красной ручкой поверх множества цифр.

Но Агата не смотрит, она бросается к окну —

высокому, метра два, как любили раньше строить, залазит на подоконник и выглядывает вниз. Она уже готова увидеть, что там должно быть — кровь на асфальте, щуплое тело брата, едва видное с такой высоты. Возможно, кого-то из соседских детей, привлеченных зрелищем смерти — чужая гибель притягивает, есть в этом что-то манящее.

Но внизу пусто. Неровный ряд машин, так и стоящих неделю без движения, крыши старых сараев, чудом уцелевших в этом районе Глобурга, и край дороги.

— Сестра! А я разгадал заклинание, — читает над ухом наклонившейся вниз девочки противный визгливый голос. — До встречи в новой жизни.

Она поворачивает голову и видит колдуна, по-хозяйски усевшегося рядом с ней на подоконнике. В одной руке у него тетрадка брата, в другой — старомодный монокль, стекло которого дрожит у глаза. От старика пахнет затхлостью, сухим сеном и мокрыми листьями. И чем-то еще тянет, непонятным, но навевающем мысли о деревне.

— Сбежал-таки, постреленок! — с осуждением говорит старик и выбрасывает за окно тетрадку. Агата видит, как та, неуклюже, как раненая птица, рывками опускается вниз, то подброшенная ветром, то притянутая к земле.

— Сбежал… — соглашается девочка.

Она чувствует, что что-то в ней ломается. С беззвучным треском. Теперь она готова служить этому непонятному существ. — Суп из мышей с картошкой пойдет? У меня там есть на кухне пара клубней.

— Ох, моя дорогая… — Вместе с голосом наставницы девушка возвращается на набережную. Обратно. Прочь из этого липкого, как джем, наваждения. — Я думала, ты сильнее. Не в смысле способностей, а характером. Так легко сдаться…

— А что такое — паутени, Мадлен? — дрожащим голосом спросила Агата.

— Да я даже не знаю, куда занесло твое подсознание! — рассмеялась наставница. И с ее смехом морок сгинул, вернув реальность уже полностью. — Вижу, что ты боишься за родителей, за брата… Больше, чем за себя боишься. С этим нужно что-то делать. Попробуем напугать тебя больше, это бодрит.

Море перед ними начинает волноваться. Не шторм, нет, просто порыв ветра рвет гладкую поверхность, задирает барашки волн и катит их прямо на бетон набережной.

— Преодолей все, и будь как вода, моя дорогая, — шепнула на ухо Мадлен. — Стремительная снаружи и бесконечно спокойная там, на глубине. Это и есть мудрость.

Агата впитывала аромат моря. Сложную смесь запахов, которую не в силах повторить человек, созданную как будто специально, чтобы навсегда остаться в наших воспоминаниях.

— Будем лечить твои страхи, девочка… — сказала Мадлен. Воздух вокруг них — теперь уже двоих — закрутился коротким смерчем и потемнел. — Когда ты обретешь силу… Точнее, когда она дотянется до тебя и выйдет через твое тело в мир, ты должна уметь быть совершенно спокойной. Что бы ни происходило. Что бы ни грозило тебе или твоим родным.