Римская карусель
Шрифт:
Кассии Луцилле было тринадцать лет, когда вновь ожили ее почти забытые детские страхи. Гай Цезарь сумел к тому времени истощить казну, казавшуюся поначалу бездонной. Теперь, в полном соответствии с невеселыми предсказаниями Секста Кассия, возобновилась практика доносительства. Но если Тиберий пользовался услугами специально созданного для этого Сеяном штата соглядатаев, то Калигула поступил иначе, в очередной раз продемонстрировав, как мало значили для него традиционные римские ценности.
Суды стали принимать к рассмотрению донесения рабов, уличавших своих хозяев в оскорблении величия императора.
Излишне говорить, что теперь только и было разговоров - вполголоса, шепотом, с оглядкой, - что о казненных друзьях и родственниках. Кошмар времен Тиберия вернулся в многократно увеличенном размере. Слушая эти обсуждения, Кассия невольно вспоминала мрачные своды подземелья, грубых преторианцев, перестук капель. Память о страхе тогдашнем сливалась воедино со страхом нынешним, скручивая внутренности и вызывая дрожь в пальцах. Близость беды была столь ощутимой, что у Кассии больше не оставалось сомнений: в скором времени что-то случится. То же самое чувствовали и все остальные домочадцы. Поэтому мало кто удивился аресту Публия Кассия Пармензиса.
В тот день было ощутимо жарко уже с утра, а во второй половине дня солнце так раскалило город на семи холмах, что стало трудно дышать. Поэтому, хотя Публий жил недалеко от Секста, в том же районе Эсквилина, семейство отправилось на ужин к Публию не пешком, а в закрытых занавесками и навесами носилках.
Шесть рослых бритоголовых рабов несли передние носилки, где сидели Секст Кассий и Луцилла, и столько же - вторые, в которых расположились Секст Младший с сестрой. Рядом с передними носилками шел вольноотпущенник-номенклатор, чьей обязанностью было напоминать хозяину имена приветствовавших его прохожих. Девочке было плохо его слышно. Она помнила, как во время прошлого семейного выезда номенклатор перепутал имена двух римских всадников, и не хотела пропустить подобную забаву, случись она и в этот раз. Поэтому Кассия то и дело высовывала голову из-за занавесок к неудовольствию изнывавшего от жары Секста.
– Привыкай к лишениям прямо сейчас, иначе трудно тебе придется нести службу в легионе где-нибудь на границе с Парфией!
– огрызнулась Кассия на очередной ворчливый упрек брата и вдруг замолчала. Ее внимание привлекли фигуры двух мужчин в темных плащах в тени между домами, мимо которых двигались сейчас носилки. Один из них был Кассии незнаком, но в другом, длинноволосом, она узнала домашнего писца Этеокла. Эти черные с начинающейся проседью кудри были признаком его привилегированного положения среди рабов Секста Кассия.
Писец как раз передавал своему собеседнику лист папируса, когда заметил процессию и, поспешно отвернувшись, отошел вглубь проулка, где
– Разве отец не велел сегодня Этеоклу переписать стихи Сафо, которые одолжил ему Курций?
– спросила Кассия, задернув занавеску.
– Как будто да, - ответил Секст.
– Только тебе-то что за дело до этого?
Сексту уже было семнадцать лет. Он был значительно выше сестры. Внешне походил больше на отца - русые волосы, неправильные черты лица, безвольный подбородок. От матери унаследовал лишь зеленоватый цвет глаз.
– Я только что видела Этеокла, - сказала Кассия.
– Но его сейчас здесь не должно быть. Значит, он нарушил приказ отца.
– Ты же знаешь, как отец всегда попустительствует рабам. В этом нет ничего необычного. Если хочешь, чтобы его наказали, лучше скажи об этом матери.
– С ним был еще кто-то, и Этеокл передал этому человеку лист папируса, - что-то в этом незначительном происшествии казалось Кассии неприятным и неправильным, но она не могла определить, что именно.
– Вероятно, написал для кого-то письмо или завещание под диктовку, - предположил Секст.
– Подрабатывает вне дома, чтобы скопить денег. Писец он очень опытный, поэтому к нему и обращаются. Не думаю, что отец сильно накажет его за такое дело, если Этеокл вовремя закончит переписывать Сафо.
Слова брата успокоили Кассию. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Упоминание Сафо вызвало в ее памяти стихи:
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становятся травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далёко
Все зашло.
Легкая качка и завораживающий ритм греческих строк убаюкали Кассию, но только она задремала, как ее разбудил Секст.
– Сестрица, приехали, - сказал он и рассмеялся сходству Кассии с просыпающейся кошкой. Сам Секст, если бы могущественная волшебница обратила его в животное, скорее всего обнаружил бы себя в облике барсука.
Вход в дом был почему-то заколочен. Сбоку к входу примыкали лавки, где торговали клиенты Публия. Три из них были сейчас закрыты. В четвертой лавке прибывшие гости обнаружили управляющего дяди Публия и всех троих его детей. На улице, снаружи от прилавка столпились рабы Секста Кассия, доставившие носилки своих хозяев. Увидев дядю, Гней сделал шаг ему навстречу и попытался что-то поведать, но горе мешало ему говорить, и он отвернулся, чтобы не разрыдаться у всех на виду. Сидящие в обнимку возле мешков с зерном Пульхра и ее младший брат Агриппа только подняли к вошедшим заплаканные лица.
Управляющий рассказал, что с час тому назад в дом ворвались солдаты претория с утвержденным сенатом решением об аресте Публия и его жены. Центурион преторианцев открыто заявил, что решение было утверждено на основании донесения раба. Управляющий говорил об этом с каменным выражением лица, очевидно боясь, как бы кто-нибудь из присутствующих не уличил его в сострадании к арестованным врагам императора. Секст Кассий тяжело опустился на скамейку, сын его подошел к Гнею и обнял его за плечи. На лице у Луциллы обычное выражение недовольства сменилось нескрываемым ужасом.