Римская кровь
Шрифт:
Покончив с едой, я хлебнул вина и прислонился к дереву. Я попробовал передохнуть, но непрекращающееся хныканье мальчика-раба, перемежаемое свистом бича, выводили меня из себя. Для богатого крестьянина рабы дешевле скота. Когда они умирают, на их место просто ставят других; приток рабов в Рим нескончаем; так разбиваются о берег волны морские. Я сел верхом на Веспу и поскакал дальше.
День становился все жарче и жарче. После полудня я не встретил ни души. Поля были покинуты ради более свежего часа, дорога опустела; быть может, я был единственным путником на целом свете. К тому времени, как я достиг Нарнии, поля начали оживать, а движение понемногу нарастало.
На одном из углов площади я приметил маленькую таверну. В открытую деревянную дверь была вставлена глиняная плитка, изображавшая молодого пастуха с ягненком на плечах; деревянная вывеска над перемычкой двери приглашала посетить таверну «Блеющий агнец». Внутри было темно и мрачно, зато прохладно. Единственным посетителем кроме меня был истощенный старик, который сидел за столом в углу, оцепенело уставясь в пустоту. Хозяином оказался чудовищно толстый этруск с гнилыми желтыми зубами; он был настолько громаден, что почти заполнял собой всю комнатку. Он с радостью принес мне чашу местного вина.
— Далеко до Америи? — спросил я его.
Он пожал плечами:
— А насколько свеж твой конь?
Я огляделся и заметил свое отражение в латунном кувшине на стойке. Лицо мое было красным и потным, волосы спутались и были припорошены пылью:
— Не свежей моего.
Он снова пожал плечами:
— Час, если поторопишься. Дольше, если ты не хочешь загнать животное. Откуда ты?
— Из Рима. — Слово слетело с языка прежде, чем я сообразил, что лучше бы промолчать. Весь день я напоминал себе об опасностях, подстерегающих меня за городом, и вот пожалуйста: несколько мгновений в незнакомой таверне развязали мне язык.
— Из Рима? Весь путь за один день. Должно быть, ты рано выехал. Возьми еще чашу. Не беспокойся, я разбавляю вино, не жалея воды. Из Рима, говоришь. У меня там сын. Хотя, может, уже и нет. Сражался за Суллу. Рассчитывал получить за это клочок земли. Может, и получил. Уже много месяцев от него ни слова. Весь этот путь за сегодняшнее утро? У тебя в Америи семья?
Толстым лицам довериться проще, чем исхудалым. На изможденном лице коварство проступает, как шрам, надежно скрываясь за округлой, детской мягкостью. Но глаза не лгут, а в его глазах совершенно не было обмана. Трактирщик был просто любопытен, разговорчив, измучен скукой.
— Нет, — ответил я. — Не семья. Дело.
— А… Должно быть, важное дело, если ты скачешь так долго и так спешишь.
Обманщик он или нет, но я решил доверить ему не больше, чем требовала необходимость.
— Мой патрон очень нетерпелив, — сказал я. — Столь же нетерпелив, сколь богат. Рядом с Америей есть земельный участок, который его заинтересовал. Еду проверить для него, как там и что.
— А… В наши дни это случается постоянно. В моем детстве вокруг были одни мелкие хозяева — местные жители, передававшие свою землю от отца к сыну. Теперь из Рима прибывают чужаки, скупают все подчистую. Уже и не знаешь, кому принадлежит половина окрестных земель. Наверняка не соседям; нет, обычно это какой-нибудь богач из Рима, который наезжает сюда два раза в год, чтобы разыграть из себя крестьянина. — Он рассмеялся, потом его лицо помрачнело. — И чем больше поместье, тем больше они привозят с собой рабов. Они придумали проводить их прямо через эту площадь
По-прежнему вглядываясь в пустоту, старик в углу стукнул чашей об стол. Трактирщик вперевалку пересек комнату. Малейшее усилие заставляло его хрипеть и ловить ртом воздух.
— Пошаливают беглые рабы? — спросил я.
— Бывает. В городе не особенно, но у меня есть сестра, она замужем за крестьянином. У них хозяйство к северу отсюда. Живут в самой что ни на есть глухомани. Конечно, у них есть и собственные рабы, и несколько вольноотпущенников для защиты. Все равно, только дурак не закроет на ночь дверь. Говорю тебе, в один прекрасный день дело не ограничится двойкой-тройкой беглых рабов. Представь себе, их будет двадцать — или сто, и некоторые из них профессиональные убийцы. Меньше чем в тридцати милях вверх по дороге стоит поместье, где из рабов готовят гладиаторов. Ты только подумай, сотня диких зверей, которым нечего терять, вдруг вырвется из своих клеток.
— Ну и дурак же ты! — рявкнул старик. Он поднял чашу и осушил ее одним глотком. Струйки красного вина стекали из уголков его землисто-серых губ и капали на седую щетину шеи. Он стукнул чашей, немигающим взглядом уставившись перед собой. — Дурак! — повторил он. — Нечего терять, говоришь? Да их распнут и выпотрошат! Ты думаешь, Сулла и сенат позволят сотне гладиаторов разгуливать на свободе, убивая землевладельцев и насилуя их жен? Даже рабу не хочется, чтобы его руки пригвоздили к дереву. Не беспокойся, несчастье не станет роптать до тех пор, пока не ослабнет страх, который держит его в узде.
Челюсть старика отвисла, и он злобно улыбнулся. Только теперь я понял, что он слеп.
— Конечно, отец. — Толстый этруск деланно улыбнулся и отвесил поклон, который старик не смог бы увидеть при всем своем желании.
Я наклонился вперед и повертел чашей в руке.
— Бояться рабов или нет, но иногда кажется, что человек подвергается опасности даже в собственном доме. Порой отец должен опасаться даже собственного сына. Только воду на этот раз, — я поднял чашу. Трактирщик засуетился.
— О чем ты? — Когда он наливал воду из кувшина, руки его дрожали. Он с тревогой посмотрел через плечо на старика.
— Я просто подумал о слухах, которые слышал вчера в Риме. Я обмолвился о моей поездке некоторым приятелям на Форуме и спросил, не знают ли они часом что-нибудь об Америи. Ну, и большинство никогда о ней не слышали.
Я сделал большой глоток и замолчал. Трактирщик щипал себя за бровь; вокруг глубокой морщины на его лбу пролегли бесчисленные пухлые складки. Старик наконец зашевелился, наклонив голову в мою сторону. В комнатке воцарилась гробовая тишина.
Этруск прохрипел:
— Ну, и?
— И что? — спросил я.
— Слухи! — Это заговорил старик. Он ухмыльнулся и отвернулся в сторону, внезапно потеряв ко мне интерес (либо просто сделав вид). — Маленькая свинья живет слухами! Хуже, чем его мать, честное слово!
Трактирщик взглянул на меня и сделал беспомощное лицо.
Я устало пожал плечами, словно о такой чепухе и рассказывать не стоит:
— Я слышал только о том, что в Риме вот-вот начнется процесс, в который вовлечен человек из Америи. Росций, кажется, так его зовут; да, как и знаменитого актера. Его обвиняют — мне почти стыдно произнести это — обвиняют в убийстве собственного отца.