Римские историки IV века
Шрифт:
В своих политических взглядах Аврелий Виктор выявляет себя определенным сторонником монархии, но сохраняет при этом уважение к славным римским республиканским традициям, выдвигающим на первое место римский сенат. Присвоение правителями титула dominus и знаков царской власти он считает порочным и осуждает за недостойные действия Калигулу, Домициана и Диоклетиана (III, 12; XI, 2; XXXIX, 2). Последний правитель представлен им в общем положительно, но именно в качестве антитезиса и говорится о присвоении им царской одежды и титула dominus. Аврелий хочет, чтобы монархи в Риме были просвещенными, по-римски доблестными, мужественными и справедливыми. Считая, что все хорошее и плохое в государстве может быть изменено волею правителя (XIII, 7), он предъявляет высокие требования к его нравственности. В главе, посвященной Вителлию, Аврелий Виктор подводит как бы итог большому периоду в истории Рима перед приходом к власти Флавиев. Он отмечает, что, несмотря на обилие пороков у предшествующих монархов, у них были и обширные знания в области литературы и ораторского искусства, которые все же не дали им возможности хотя бы несколько искупить в глазах людей их общую порочность.
Рядом с хорошим принцепсом Аврелий хочет видеть пользующийся авторитетои доблестный сенат. На протяжении всей истории цезарей он в той или другой форме высказывает свое уважение к сенаторскому сословию. Он с сожалением рассказывает о казнях знатных людей, учиненных Калигулой, и приветствует действия Веспасиана, который восстановил в сенате до тысячи римских родов, удалив из него всех негодных. Есть у него даже попытка объяснить и вместе с тем оправдать гордость знати. В главе, посвященной Диоклетиану, он пишет: "Я хорошо знаю, что когда люди самого низкого происхождения достигнут некоторой высоты, они не знают меры в чванстве и высокомерии... Поэтому мне кажется удивительным, что некоторые упрекают знать в гордости, ведь она помнит о своем патрицианском происхождении и для облегчения тягот, которые ее угнетают, придает большое значение тому, чтобы хоть несколько возвышаться над другими" (XXXIX, 7). В другом месте он берется также оправдать бездетность, наблюдавшуюся преимущественно среди знати. Рассказывая о том, как Калигула не оправдал надежд римского высшего столичного общества, знавшего о высоких качествах его родителей, Германика и Агриппины Старшей, и ожидавшего таких же моральных достоинств от их сына, Аврелий пишет: "На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства" (III, 6). Создавая весьма ничтожный образ Клавдия и ничуть не преуменьшая его пороков, Аврелий все же говорит, что он сделал несколько полезных распоряжений, исполняя хорошие советы окружавшей его знати, т. е. сената. Это были распоряжения в области юрисдикции, упорядочения военной службы, в области внешней политики, в борьбе с пороками. Далее, когда Аврелий повествует о том, как в тяжелые годы для Римской империи солдаты, по своему произволу возводившие на престол своих ставленников, которых потом сами же свергали, после убийства положительного, с его точки зрения, импeратора Аврелиана, обратились в Рим к сенаторам с просьбой, чтобы они по своему выбору объявили кого-нибудь императором, наш историк с особенным удовлетворением рассказывает об этом редком случае проявления уважения к сенату со стороны солдат, отмечая далее, что сенат не сразу принял на себя эту миссию, заявив сначала, что выбор императора уже стал правом самих солдат (XXXV, 9-10). Однако - вынужден признать Аврелий - вскоре при усилении военщины это право было вновь отнято у сената. В этом он упрекает самих сенаторов, больше занятых своими личными интересами и имуществом, чем общественными и государственными делами (XXXVII, 5-7).
К городскому плебсу и к солдатчине, которых он идентифицирует, наш историограф относится резко отрицательно. Во-первых, солдатчина продажна: о победе августа, положившей конец гражданским войнам, он пишет, что победа далась ему потому, что он привлек к себе солдат видимостью заботы о продовольствии (I, 2). {222}
Аврелий оправдывает только те войны, которые привели к расширению Римской империи. Он с удовлетворением упоминает завоевания Августа, Клавдия, Нерона (сделанные им в течение первого счастливого пятилетия его правления I, 3; IV, 2; V, 2). Но в главе об Антонине Пие он высказывает интересную мысль, что слава правителя измеряется не только числом триумфов, велика его заслуга, если он никого не потревожил и не воевал с мирными соседями только ради показа своей доблести (XV, 4-5).
Когда же нашему историку приходится описывать правления императоров, достигших власти с помощью армии, он дает яркую картину своеволия и самоуправства солдат, которые сами же уничтожают выдвинутых ими императоров, если те не сумели им угодить или если очередной узурпатор пообещал им больше, чем они получили от предыдущего. Такова была судьба Опилия Макрина и его сына Диадумена Гелиогабала (XXII, 4; XXIII, 3) и ряда последующих императоров.
Однако и сенат, признает Аврелий, не был на высоте своего положения и часто менял отношение к носителям власти, то объявлял их врагами отечества, то в зависимости от успехов провозглашал их августами и после смерти даже награждал божескими почестями (XXXI, 3). "Сами сенаторы,- говорит историк,больше заботились о сохранении своих богатств, чем о будущей судьбе государства, и, таким образом, расчистили путь солдатам и почти что варварам к власти над собой и над потомством".
Но, помимо этих соображений, у Аврелия есть и другие доводы, объясняющие его отрицательное отношение к солдатчине. В главе об императоре Пробе автор, давая положительную и даже хвалебную характеристику этому правителю как знатоку военного дела и военной дисциплины, называет его вторым Ганнибалом. При этом он дает интересные сведения о самом карфагенском полководце, который заставил своих солдат, чье безделье казалось подозрительным вождю и правительству республики, засадить огромные пространства Африки масличными
Аврелий Виктор вообще не чуждается вопросов экономики, понимая их важное значение. Так, в главе, посвященной императору Галлиену, он пространно говорит о большой роли провиантмейстеров (actuarii) в движениях мятежных солдат, ибо успех во многом зависит от них (XXXIII, 13). Отмечает Аврелий и то, что тяготы военного времени, когда надо кормить солдат и полководцев, не занятых производительным трудом, ложатся тяжелым бременем на плечи мирного населения. Это сказано им применительно ко времени разделения власти между августами и цезарями в начале IV в. и, главным образом, в отношении Италии (XXXIX, 31). О Галерии у него говорится, что он вырубал леса в Паннонии и спустил воду озера в Дунай, чтобы расширить площадь для земледелия (XL, 9). Аврелий обычно ставит в заслугу тому или другому императору упорядочение снабжения столицы и армии продовольствием (например, Августу, Клавдию, Траяну и некоторым другим). Он отмечает возведение общественных построек (при Веспасиане, Каракалле, Константине), восстановление городов, пострадавших от войны или землетрясения, исправление и строительство дорог (при Веспасиане, Константнне и др.).
Аврелий ставит в заслугу императорам и мероприятия по облегчению материальных условий жизни населения (преимущественно уже в IV в.). Сюда относится борьба со злоупотреблениями чиновников, отмена некоторых должностей, например так называемых фрументариев: это, по словам Аврелия, губительная для народа должность хлебных подрядчиков, весьма похожих на современных ему (серед. IV в.) agentes rerum (XXXIX, 44-45). "Они, по-видимому,- пишет Аврелий,- были введены для выведывания и доноса о том, какие имеются в провинциях волнения, они составляли бессовестные обвинения, наводили на всех страх в наиболее отдаленных землях, и всех позорно ограбляли". При Константине были отмечены чрезвычайные поставки масла и хлеба, очень тягостные для Триполии и Никеи (LXI, 19). К этого же рода мероприятиям надо отнести и расформирование преторианских легионов после смерти Магненция, потому что эти привилегированные военные части во главе с самим Магненцием вызвали к себе всеобщую ненависть своими вымогательствами и произволом. (XL, 25). Аврелий отмечает еще меры, направленные на повышение общей нравственности: судебные преследования преступников вплоть до смертной казни и ослепления, награды за честную службу и строгое соблюдение древней религии (XXXIX, 45).
Есть в истории Аврелия сведения и о народных возмущениях. В главе об Авре-{223}лиане он рассказывает о восстании монетариев в Риме. Их мятеж был настолько силен (grave bellum), что, собравшись на Целийском холме, они выставили там около 7000 вооруженных людей (XXXV, 6). В главе о Диоклетиане Аврелий говорит о движении багаудов в Галлии, причем восхваляет Диоклетиана за широкое распространение прав римского гражданства. В этом отрывке странным кажется употребление слова namque ("действительно", "ибо") в начале фразы. Оно устанавливает связь между распространением прав римского гражданства среди многих, притом чужеземцев ("multos externosque"), и восстанием багаудов в Галлии, которые, разграбив поля, пытались захватить много городов. Но более подробных сведений из этого отрывка мы извлечь не можем (XXXIX, 17).
Завершая анализ сочинения Аврелия Виктора, скажем, что несмотря на широкий круг его интересов и обилие сообщаемых им сведений, основным для него является все же моральная оценка людей, главным образом, стоявших во главе Римского государства. Несмотря на то, что ему пришлось описывать по преимуществу мрачные события, он остается до конца оптимистом.
Посвящая главы своего труда римским императорам, он выискивает, что бы про каждого из них сказать хорошего. И если уж ничего хорошего не находится, высказывает свои порицания в очень сдержанной и деликатной форме, чаще всего подкрепляя их какой-нибудь общей мыслью. Так, безусловно отрицательно оценивая Тиберия он ставит ему в заслугу большую ученость и красноречие (II). О Калигуле, которого сам сравнивает с диким зверем, уничтожающим сенаторов и оптиматов, он находит возможным сказать, что тот в начале правления прекрасно обращался с народом, сенаторами, солдатами (III, 7). О ничтожном Клавдии (помимо уже отмеченных выше распоряжений под влиянием хороших советчиков) рассказывается, как он во время очередного ценза не допустил зачисления в сенаторы одного распущенного молодого человека, которого хотел вписать в списки сенаторов цензор, его отец (IV, 3). О Нероне, которому всеми историками дается резко отрицательная характеристика, Аврелий сообщает, что в течение первого пятилетия это был такой прекрасный правитель, что впоследствии Траян говорил, что ему во многом уступают другие принцепсы (V, 2).
Наряду с этим Аврелий не умалчивает о распутстве и чудовищном разврате, царившем в среде правителей Империи, но говорит об этом весьма сдержанно, не применяя ни одного грубого выражения, какие весьма охотно допускают другие историки, хотя бы Scriptores Historiae Augustae. Так, например, в главе о Гелиогабале он довольствуется такой весьма выразительной фразой: "Более нечистой, чем он, не была даже ни одна распутная и похотливая женщина, ибо он выискивал во всем свете самых отъявленных распутников, чтобы смотреть на их искусство разврата и самому испытать его на себе" (XXIII, 1).