Римские войны. Под знаком Марса

Махлаюк Александр Валентинович

Центурионы набирались из людей простого происхождения и назначением на командную должность обязаны были только своим личным качествам. К сожалению, в сочинениях древних историков основное внимание почти всегда уделяется полководцам и очень немногое рассказывается об отдельных центурионах. Крайне редко упоминаются даже их имена. Но эти немногочисленные свидетельства тем более ценны, потому что позволяют представить живой образ людей, составлявших основу римской армии. Чрезвычайно интересное с этой точки зрения свидетельство имеется в «Истории Рима», написанной знаменитым римским историком Титом Ливием.

Как и другие античные историки, Ливий очень часто вводит в свое повествование речи исторических персонажей. Все эти речи, разумеется, сочинялись самим автором и отделывались по всем правилам ораторского искусства. Речи нужны были прежде всего для того, чтобы ярко изобразить характеры деятелей прошлого, оживить рассказ о событиях, предложить читателю различные точки зрения на них. Одну из таких вымышленных речей произносит в «Истории» Ливия старый заслуженный центурион по имени Спурий Лигустин. Поводом для его выступления стали действия военных трибунов, проводивших в 171 г.

до н. э. набор легионов для войны против Персея, царя Македонии. Трибуны обидели многих центурионов-ветеранов тем, что назначили их на должности ниже тех, какие они занимали в прежних походах. Возник спор, который был передан на рассмотрение народного собрания. От лица центурионов к народу обратился Спурий Лигустин и сказал: «Я, граждане, Спурий Лигустин, родом сабинянин. Отец оставил мне югер [9] земли и маленькую хижину, где я родился, вырос и живу доныне. Едва я вошел в года, отец женил меня на дочери своего брата, которая не принесла с собой никакого приданого, кроме прямоты, целомудрия и плодовитости, вполне достаточной даже для богатого дома. У нас шесть сыновей и две дочери, обе уже замужем. Четыре сына носят тоги взрослых, двое носят еще детские одеяния. На военную службу я был призван впервые в консульство Публия Сульпиция и Гая Аврелия [200 г. до н. э.]. В войске, направленном в Македонию, два года воевал я простым солдатом против царя Филиппа. На третий год [командующий] Тит Фламинин назначил меня за доблесть центурионом десятого манипула гастатов. После победы над Филиппом и македонянами нас привезли в Италию и распустили по домам, но я тотчас как доброволец отправился с консулом Марком Порцием в Испанию [195 г. до н. э.]. Из всех нынешних полководцев лучше всех умел он заметить и оценить доблесть... Этот победоносный военачальник оценил меня по достоинству и назначил центурионом в первую центурию первого манипула гастатов. В третий раз я вступил, снова добровольцем, в войско, посланное против этолийцев и царя Антиоха [191 г. до н. э.]. Маний Ацилий поставил меня командовать первой центурией принципов. Прогнали мы Антиоха, покорили этолийцев и возвратились в Италию; после этого дважды служил я в легионах, воевавших по одному году. Затем дважды сражался в Испании – один раз при Квинте Фульвии Флакке, другой раз – при преторе Тиберии Гракхе [181 и 180 гг. до н. э.]. Флакк привез меня в Рим в числе тех, кого за доблесть взял с собой из провинции для празднования триумфа. Тиберий Гракх сам позвал меня в свое войско. За несколько лет я четыре раза был центурионом-примипилом, получил от полководцев тридцать четыре награды за храбрость и шесть венков за спасение сограждан. Двадцать два года нес я военную службу и мне больше пятидесяти лет. И если бы даже не отслужил я положенного срока, если бы не полагался мне отдых по возрасту, и тогда следовало бы освободить меня от службы потому, что вместо себя я могу дать вам четырех солдат. Пусть сказанное мною оправдает меня в ваших глазах; что до меня, то сам я никогда не откажусь служить, если военачальник сочтет меня подходящим воином. И пусть военные трибуны своею властью определят, какого звания я достоин; я же постараюсь, чтобы никто в войске не превзошел меня доблестью; так я поступал всегда, свидетели тому – мои полководцы и товарищи по службе».

9

Югер – около одной четверти гектара.

Как мы видим, речь эта является своеобразной «автобиографией» заслуженного воина, прошедшего все ступени службы. Трудно сказать, какие факты в ней достоверны, а какие придуманы историком. Но Ливию, вне всякого сомнения, удалось замечательно передать образ мыслей типичного римского центуриона, одного из тех, на ком держалась римская армия и на кого всегда могли положиться военачальники. Мужество, чувство долга, честолюбие, преданность государству и полководцу – вот отличительные черты этих людей. Военная служба давала им возможность прокормить семью, вырастить детей и в то же время приобрести почет и уважение в обществе.

Однако, как бы ни важна была роль центурионов и высших начальников, в конечном счете римская армия выигрывала сражения потому что римский легионер был лучшим солдатом. Благодаря дисциплине и выучке он в полной мере обладал главной солдатской доблестью – умением твердо держать свое место в строю перед лицом любой смертельной опасности и повиноваться приказам. В этом римский солдат не уступал прославленным спартанцам. Но самое важное его качество заключалось все же в другом – римскому легионеру не было равных в способности трудиться, выполнять тяжелую, но очень нужную солдатскую работу.

В походе римский воин, по словам одного древнего историка, мало чем отличался от навьюченного мула. С конца II в. до н. э. в Риме даже вошло в поговорку выражение «мул Мария» – так называли выносливого и трудолюбивого человека. Выражение произошло от имени полководца Гая Мария, который заставлял своих солдат совершать длинные переходы и нести на себе всю свою поклажу. Каждый легионер во время походного марша нес на себе около сорока килограммов груза. Обычный же дневной переход равнялся приблизительно 30 км, но мог достигать 50 км и более. Помимо вооружения, переносимая солдатом кладь включала личные вещи, уложенные в кожаный мешок, заступ, топор, веревки, ремни, цепи, корзину, серп, котелок для варки пищи, а также колья для укрепления лагеря. Кроме того, в этот набор входил запас пищи на несколько дней (немолотое зерно и вяленое мясо). У каждого солдата была также фляга с специальным напитком, который назывался поска – смесь воды и уксуса, хорошо утолявшая жажду. Поклажу переносили на деревянном шесте. Такая нагрузка римского пехотинца особенно бросалась в глаза грекам, которые считали едва возможным нести в походе даже свое тяжелое вооружение и часто использовали для его переноски оруженосцев. Выносливость и закалка солдат позволяли

римскому войску обходиться без громоздких обозов и быстро передвигаться в походном строю.

Способ переноски поклажи легионером

В походе римляне неукоснительно соблюдали еще один обычай. Каждый вечер, несмотря на усталость, независимо от погоды и удаленности врага, римское войско устраивало укрепленный лагерь. Греки, чтобы избежать лишних трудов, обычно выискивали для лагеря места, защищенные самой природой. Римляне же всегда действовали по строгому порядку. Для устройства лагеря им было достаточно участка открытой местности примерно 800 на 800 метров, желательно на возвышенности и с выходом к источнику воды. В конце дневного перехода один из трибунов и несколько центурионов отправлялись вперед, чтобы выбрать и разметить место для лагеря. В центре будущего лагеря, там, где должна быть расположена палатка командующего, ставили белый флажок. По отношению к этой точке с помощью цветных флагов помечали все остальные части лагеря: пересекавшие его улицы, лагерную площадь, ворота, места для палаток командиров, подразделений легионов и союзников, загоны для скота, линии вала и рва. К моменту прибытия основной массы войска местность уже была размечена.

План римского военного лагеря

Лагерь имел четырехугольную, чаще всего продолговатую форму. В обычных условиях лагерь окружали рвом глубиной около метра. Землю, вынутую из рва, насыпали в виде вала и обкладывали дерном. Вал укреплялся палисадом из скрепленных между собой кольев. Если противник был недалеко, укрепления могли быть и более мощные. Каждый манипул под наблюдением центуриона трудился на своем участке работ. Часть войска во время разбивки лагеря несла боевое охранение. Соорудив защитные укрепления, ставили палатки, сделанные из кожи или полотна. Они всегда размещались внутри лагеря одинаково. Поэтому каждый боец знал заранее, где ему размещаться и в каком порядке покидать лагерь. В солдатской палатке размещались восемь человек, которые и в строю становились вместе. Между первыми рядами палаток и валом оставляли свободное пространство в 50-60 метров шириной для того, чтобы палатки при обстреле были недосягаемы для вражеских метательных снарядов. Всего на устройство лагеря уходило от трех до пяти часов. Все необходимые инструменты и снаряжение всегда были под рукой – в поклаже каждого легионера и в обозных повозках. Так что разбитый на любом месте лагерь превращался в подобие укрепленного города.

Жизнь лагеря подчинялась строгому порядку. Все находившиеся в лагере, включая рабов, давали клятву трибунам ничего не красть и приносить все, что будет найдено, командиру. Не вызывает поэтому удивления рассказ о том, что однажды с яблони, оказавшейся внутри лагеря, за время стоянки не было сорвано ни одного яблока. Дежурные манипулы следили за чистотой на лагерных улицах и площади, доставляли продовольствие, дрова, воду. Прием пищи, отбой и подъем, все построения совершались по сигналу трубы. С особенной строгостью обеспечивалось несение караулов. За охрану вала, ворот, складов и командирских палаток отвечали легковооруженные. В каждом манипуле назначалось четверо караульных – по одному на каждую смену ночного караула. Посты сменялись по сигналу трубы. Дежурный трибун назначал пароль, указывал порядок обхода ночных постов и каждое утро проверял, как несли службу ночные караулы.

По столь же строгому раз и навсегда установленному порядку производилось и снятие с лагеря. По описанию историка I в. н. э. Иосифа Флавия это происходило так. «Когда наступает время сворачивать лагерь, звучит труба и никто не остается вбездействии: солдаты мгновенно снимают палатки и делают все необходимые приготовления для выступления. Снова трубы подают сигнал к сбору, и воины, навьючив мулов и нагрузив повозки поклажей, немедленно занимают свои места, подобно бегунам, готовым броситься вперед. Теперь они поджигают лагерь, чтобы он не мог быть использован врагом, тогда как сами они могут в случае необходимости легко построить новый. В третий раз трубят тот же сигнал к отправлению, чтобы поторопить тех, кто по какой-то причине запаздывает, так что благодаря этому никто не может потеряться из строя. Затем стоящий справа от главнокомандующего глашатай вопрошает их, готовы ли они к бою, а они, едва дождавшись вопроса, трижды с воодушевлением громко восклицают «готовы» и, зажигаясь воинственным духом, вместе с ответом выбрасывают вверх правую руку. Затем они выступают, двигаясь в тишине и порядке и, как и в боевом строю, строго придерживаясь своего места».

Античные писатели часто сравнивали римский военный лагерь с городом. По словам того же Иосифа Флавия, прямые улицы, центральное расположение палаток военачальников, площадь, предназначенная для торговли и собраний, кварталы ремесленников [10] , места для судейских кресел, где начальники разбирают споры и провинности, – все это уподобляет лагерь настоящему городу. А вот какую хвалу воздает военному лагерю римский полководец Эмилий Павел в речи, которая содержится в «Истории» Тита Ливия: «Предки наши считали укрепленный лагерь гаванью при всех превратностях военной судьбы: можно и выйти оттуда на битву, и там укрыться от бранных бурь... Лагерь победителю – кров, побежденному – убежище. Сколько раз бывало, что войско, не добившись удачи на поле и загнанное в лагерь, улучало время и порой, и очень скоро, мощной вылазкой обращало победоносного врага в бегство. Вторая наша отчизна, где вместо стен вал, а вместо очага и дома палатка, – вот что такое лагерь!»

10

Каждый легион сопровождали отряды ремесленников, прежде всего кузнецов.